Медленно и покорно Эннеари склонил голову, прося прощения.
Аркье, Ниест и Лэккеан, едва ли не устыженные своей нежданной доблестью, склонили головы в ответ.
— Одно плохо, — заключил Лерметт, подымаясь на ноги. — Полчаса назад все было готово, а теперь наверняка все выкипело.
— Ужин! — взвыл Лэккеан. — Он же сгорел!
— И ничего он не сгорел и не выкипел, — сообщил Ниест, все еще глядя себе под ноги. — Я котелок с огня снял.
Пробудившись поутру третьего дня, Эннеари обнаружил, что Лерметт на сей раз проснулся первым. Даже вездесущий Лэккеан еще дремал, смущенно улыбаясь каким-то своим сонным видениям. Тем более его сотоварищи и не думали просыпаться. Ровное дыхание Ниеста было таким серьезным и сосредоточенным, словно сон — это очень важная и ответственная работа, и выполнять ее следует тщательно, дабы завершить без единой ошибки. Аркье как ввечеру простер себя на расстеленном плаще, так словно бы и не шевельнулся с тех самых пор, сохраняя прежнее положение тела, исполненное неброского достоинства.
А вот принц не спал. Он сидел почему-то в одних штанах, без майлета и даже без нательной рубахи, подперев щеку рукой, и созерцал разложенную и развешенную по веткам собственную одежду. Выражение его лица было самым что ни на есть озадаченным и, пожалуй, даже тоскливым.
— О чем сокрушаешься? — окликнул его Эннеари.
— О том, что я не женщина, — без улыбки ответил Лерметт.
— П... почему?! — поперхнулся Эннеари.
Лерметт со вздохом отвел взгляд от своего платья.
— Потому что я вот уже битый час думаю, что мне надеть, и пока ничего толкового не надумал. — Он усталым движением потер виски. — А женщины таким вопросом не затрудняются. Оно у них как-то само собой выходит.
— Это тебе только кажется, — просветил друга куда как более искушенный Эннеари. — Сразу видно, что у тебя нет сестер.
— Действительно, нет. — На сей раз Лерметт все-таки улыбнулся.
— Странное ты все-таки создание, — сообщил Эннеари, усаживаясь рядом. — Когда надо что-нибудь трудное решить — как толпу укротить, к примеру, или догадаться, что Лоайре еще жив — так лучше тебя не найти. А когда всего-то и нужно, что выбрать, какие штаны напялить...
— Да кто тебе сказал, что это «всего-то»? — возразил Лерметт. — Разве я на охоту еду или в гости? — Он выдернул затычку из фляги и сделал несколько быстрых глотков. — Я ведь посол, не забывай. Вот честное слово, любая дворцовая церемония легче во сто крат! Там, по крайней мере, все заранее известно. И куда ступить, и что надеть. А тут... ничего, сам съездишь разок-другой с посольством, живо поймешь, что это за морока.
Эннеари хотел было возразить, что подобное счастье может посетить его разве что во сне, но промолчал.
— В таком деле каждая мелочь значение имеет, — утомленно пояснил Лерметт. — Никому ведь не нужно, чтобы из-за неправильно подвязанных шнурков война вспыхнула.
— А что, такое бывает? — недоверчиво поинтересовался Эннеари.
— Еще и не такое бывает, — мрачно заверил его Лерметт. — Я когда еще только в дорогу собирался, так намучился, наряд выбираючи — ух! Зеленого надевать нельзя — это как раз ваш цвет. Иначе получится, что я вроде как подлизываюсь... и уж во всяком случае ставлю себя в подчиненное положение — а посол на это права не имеет. Красного надеть не моги — это цвет войны, а я все ж таки еду не вызов бросать, а отношения выяснять. Желтого и медового ни-ни — династические цвета, коронационные. В таком наряде я как бы заранее давление оказываю. И не только... я ведь заранее знать не могу, что в Луговине случилось и почему — может, это и вовсе мелочь, раздутые до неприличия слухи — а стоит мне, принцу, заявиться в желтом, и я сразу возвожу пограничную стычку в ранг повода для войны. В желтом я не смогу ни требовать, ни уступать. И в лиловом тоже не могу — траур, он и есть траур. Если жертв на самом деле не было, явиться в трауре глупо, а если были... я же знать не знаю, кто первый начал и что об этом на вашей стороне говорят. — Лерметт на мгновение замолк, припоминая. — Однажды, к слову сказать, я так и поступил. Приехал в лиловом. Когда посол надевает траур по убитым, это само по себе заявление. Сильное и жесткое, хоть и безмолвное. Но тогда я знал, что именно случилось, и сразу хотел поставить этого венценосного мерзавца на место. А сейчас... — Лерметт зябко повел плечом. — Никаких значащих расцветок — все только нейтральное. Предельно никакое.
— Понимаю. — Педантичное перечисление заставило Эннеари улыбнуться — но и призадуматься.
— И если бы только цвет! — вздохнул принц. — Фасон ведь тоже какой попало не годится. Длинный нарретталь надевать нельзя, слишком официально, слишком серьезно. Короткий нарретталь — тем более нельзя, его ведь поверх доспехов носят. Еще кто в подобном выборе наряда вызов усмотрит — а я ведь не ссориться приехал... во всяком разе, до тех пор, пока не уяснил, нужно ли затевать ссору. А одеться слишком уж просто... ну, это и вовсе значит пренебречь должным уважением.
— Понимаю, — повторил Эннеари, на сей раз уже без улыбки.
Принц допил остаток воды и аккуратно закупорил пустую флягу.
— А теперь оказалось, что все мои старания — коту под хвост, — заключил он.
— Почему? — вновь оторопел Эннеари. Все до единого рассуждения Лерметта звучали складно и разумно, и эльф, хоть убейся, не мог понять, когда же в них вкралась ошибка.
— А ты вот на это посмотри, — предложил принц, кончиками пальцев коснувшись висящего перед ним майлета. — Да не издали — ты его в руки возьми, разгляди, как следует.
Эннеари снял с ветки майлет — и едва не вскрикнул от восхищения. Майлет был чудо как хорош. Расшитый серебром атлас с отделкой из крупного жемчуга безупречной формы... нет, все-таки лучшие кружевницы и вышивальщицы рождаются среди людей!
— Красота какая! — потрясенно выдохнул Эннеари.
— Именно, — хмуро подтвердил Лерметт. — Легкость, изящество — верно, да? И вот я во всем этом роскошестве, беззаботный красавчик в жемчугах и серебряном шитье, привожу к вам троих догорающих мальчишек... — Лицо его скривилось, словно от зубной боли. — Худшей бестактности да чтобы так, с ходу, даже и не придумаешь. То-то сраму! Уж лучше бы я в лиловое оделся, честное слово.