— Благородный Угаларн, они не враги!.. Они… мои спутники. Младшие.
Ланзерота передернуло, Рудольф укоризненно покачал головой, даже принцесса высокомерно вздернула голову. После паузы голос произнес угрюмо:
— Ладно, если они тебе нужны… я оставлю им жизнь. Но пусть соберут раненых врагов и зарежут на вершине холма. Мне угодно, чтобы кровью пропиталась земля. Нам, угаларнам, угоден запах крови… А трупы сожгите. Мы любим аромат горящей плоти…
Я сказал торопливо:
— Сделаем!
Я не был уверен, что смогу убедить таскать убитых и раненых на вершину, ведь грозный голос слышал только я, но буду таскать сам, куда денешься. Двадцатый век приучил делать многое из того, что ну никак не нравится. Да еще и смайлиться при любом раскладе.
Бернард приподнялся, его поддерживали под спину. Затуманенные болью глаза отыскали меня. Я видел, с каким трудом он раздвинул полопавшиеся от жара губы.
— Дик… С кем ты говоришь?
— С тем, кто спас наши шкуры, — сказал я быстро. — Бернард, он… это великий Угаларн, он жил тысячи лет тому…
Ланзерот презрительно поморщился.
— Язычник!
Принцесса и остальные молчали. Я сказал:
— Бернард, ты знатный воин… поймешь. Он ничего не имеет общего с нашими врагами, он жил слишком давно.
Лицо Бернарда стало таким же злым и непреклонным, как у Ланзерота.
— Язычник, — проговорил он с осуждением. — Дик, запомни… Лучше умереть, чем принять помощь от врага или нечистого человека. Отринь его и забудь… Прочти дважды Воскресную, это я тебе как воин говорю… Кстати, почему он помог нам отбиться?
Я прошептал, чувствуя, что все рушится:
— Угаларн… мой дед… Ну, даже старше, чем дед…
Наступило молчание. Я чувствовал, что в воздухе что-то меняется. Наконец Рудольф вздохнул и шумно пошевелился, железо на нем громыхнуло. Асмер неожиданно улыбнулся, подмигнул. Бернард после паузы проговорил:
— Господь велит чтить родителей, как его Самого. Так что он хоть и язычник, но дал жизнь тебе, а ты… с нами. А ты своими деяниями сможешь искупить и его нечестивую жизнь… в которой он не так уж и виновен, так как Господь прислал своего Сына спасать мир намного позже. Ладно, когда приедем… если приедем, исповедуешься и покаешься нашему священнику. А сейчас…
Сердце мое бешено стучало. Я сказал торопливо:
— Бернард, не сердись, но благородный Угаларн просил втащить сюда раненых и… гм… дорезать. А трупы сжечь. Тоже здесь. Так что я пойду таскать. Мне, конечно, не все равно подтаскивать или оттаскивать, тем более по косогору, но я обещал…
Бернард задумался, Асмер сказал быстро:
— Да что там, я помогу! Он прав, раненые могут выздороветь.
Рудольф буркнул:
— Я тоже. Родителей надо чтить.
Мы перетаскали раненых на самый верх, их отыскалось всего пятеро, священник им пытался отпустить грехи, после чего Асмер деловито дорезал, я приволок еще и два трупа. Там оставалось еще много, но я решил, что предок не обидится. Пять и два — уже семь, магическое число. Конечно, это не семь тысяч пленных, которых резали на похоронах древних царей, но и мы не совсем войско.
Кровь впитывалась и впитывалась в землю, затем раздался такой мощный вздох, что вздрогнули я, Ланзерот, принцесса, а Асмер тут же выхватил кинжал.
— Хорошо…
По лицам я видел, что услышали голос все. Теперь надо вдвойне думать, о чем говоришь и что говоришь.
— Хорошо, — повторил голос. Ранее бесплотный, бесцветный, он налился оттенками, я слышал и сдержанное удовлетворение, и веселую ярость. — Вы принесли жертву. Что вы хотите?