Далеко за деревьями мелькнул малиновый плащ барона Эйца. Начальник охраны дворца вообще старается держаться незримо, даже стража у него нередко замаскирована под лакеев, это уже придумка барона Альбрехта.
Сэр Жерар скупо начал докладывать о неотложных делах, барон Альбрехт молча идет с другой стороны, так прикрывают меня своими телами от стрел справа и слева, хотя в сад через такую ограду никому не попасть… кроме Бабетты.
Речь сэра Жерара оборвалась, по аллее навстречу идет яркая молодая женщина, движения быстрые, крупная полная грудь красиво раскачивается из стороны в сторону. За несколько ярдов до меня замедлила шаг, и грудь пошла вправо-влево медленнее, а когда ее хозяйка остановилась, долгое время подпрыгивала, словно мы не на Земле, а на Луне или даже Меркурии, где гравитация вообще как бы и не гравитация.
Барон шепнул мне:
— Десять золотых монет тому, кто сможет смотреть ей в глаза!
Я пробормотал:
— Но глаза у нее в самом деле очень красивые.
— Неужели ваша светлость выиграет мои десять монет?
Сэр Жерар сказал успокаивающе:
— Просто его светлость умеет замечать все сразу. И даже эти, как их, глаза. В самом деле крупные…
Она присела в грациознейшем поклоне, но голову не склонила, а смотрела снизу вверх хитренько и явно наслаждалась теми усилиями, которые я предпринимал, чтобы не опускать взгляд ниже, а действительно смотреть ей только в глаза.
— Ваша светлость…
— Леди, — сказал я, — я вас раньше не видел при дворе.
Она прощебетала весело:
— Меня пригласила моя лучшая подруга Хорнегильда, королева турниров. Меня зовут Лилионна.
Я хлопнул себя по лбу.
— Ах да, она говорила о вас в первый же день, когда сэр Айсторн, граф Олдвудский, отдал ей высшее место. Сказала, что вы намного красивее ее, но я даже не мог представить насколько! От вас нельзя оторвать взгляда, леди!
Она игриво засмеялась.
— Теперь я при дворе, ваша светлость! И буду так часто попадаться вам по дороге, что возненавидите.
— Давайте попробуем, — предложил я с апломбом.
— Ловлю на слове, — сказала она со смехом, ухитрившись показать белые ровные зубки, зовущий рот, две ямочки на щеках, одну на подбородке, а также нежную белую шею, открытые ключицы и все расширяющийся низкий вырез платья. — Правда, я не очень люблю двор…
— Почему? — спросил я.
Она засмеялась:
— Я совсем деревенская, как видите! И очень не люблю эти жуткие корсеты, они меня душат.
— Я тоже их не люблю, — признался я. — Они в самом деле душат все… живое.
Барон и сэр Жерар посмеивались, сразу растеряв деловое настроение. Я с сожалением отпустил это милое создание, просто предназначенное для того, чтобы его хватали и тискали, повернулся к друзьям и соратникам, но нечто тревожное пронзило, как шилом, от темени до пят: а чего такие довольные, будто у них нечто… получилось?
Сэр Жерар заметил фамильярно:
— Настоящая женщина может ничего не иметь в голове и за душой, но за пазухой у нее обязательно что-то должно быть!
Однако барон, ощутив, как моментально во мне изменилось нечто, спросил самым деловым голосом, словно мы уже час сидим в четырех стенах кабинета:
— Из Гандерсгейма всего два дня тому примчался гонец с сообщением, что вы теперь милостью Его Императорского Величества Германа Третьего эрцгерцог…