Он остановил коня вблизи от нас, слева от меня блистательная леди Розамунда, а дальше тот единственный вид цветника, на который так любят глазеть мужчины. На самом конце та скромница, которую он просил повязать на кончик его копья ленту.
Сейчас ей подруги что-то нашептывают в оба уха, та смущается, краснеет и наклоняет голову, а когда граф Олдвудский снова тронул коня, они оба продвинулись еще на несколько шагов и остановились прямо перед повязавшей ему ленту. Девушки застыли, как лягушата перед огромной страшной змеей, вытянули шеи и смотрят расширенными глазами.
Я покосился на блистательную Розамунду, она, как гордый лебедь среди серых уток, держится с королевским достоинством и смотрит на юного графа с приветливым безразличием.
Он медленно опустил копье. Затупленный за время боев кончик лег на барьер перед золотоволосой скромницей.
— Леди Хорнегильда, — произнес он громко, — прошу принять эту корону королевы турнира! Я, лорд Айсторн из Олдвуда, считал всегда и считаю ныне, что вы самая прекрасная из всех женщин, что создал Господь нам на радость и счастье!
Лица остальных женщин на минутку застыли, потом все начали принужденно улыбаться, заговорили между собой, зато простой народ, для которого все знатные женщины одинаковы, разразился ликующими воплями.
Сэр Растер сказал с сомнением:
— Эту я не знаю…
— Наверное, — предположил Альбрехт, — подруга детских игр.
— Хороший рыцарь, — сказал Арчибальд с одобрением. — Не стал подлащиваться к знатным семействам.
— И заслужил неудовольствие всех женщин.
Альбрехт возразил:
— Неудовольствия было бы больше, выбери он одну из наиболее знатных. А так сойдутся во мнении, что сэр Айсторн дурак и ничего не понимает.
Сэр Растер закряхтел, устраивая ушибленное тело в кресле, сказал задумчиво:
— Мне кажется, нашему сюзерену пора что-то делать.
— Что? — спросил я.
— Провести даму к ее месту, — пояснил он. — Как хорошо, что они сами никуда не ходят!
— Сплюньте, — посоветовал я. — Впрочем, если бы помогло, сам бы все заплевал.
— Какой вы пессимист! — упрекнул Альбрехт. — Разве можно все видеть в черном свете?
Зрители наблюдали, как я поднялся и, обойдя наши кресла, перешел на ту часть, которую дамы облюбовали под свою неприступную позицию. Никто не поднялся мне навстречу, не принято, я остановился перед леди Хорнегильдой.
Золотые волосы так плотно убраны под целомудренный платок, что взору открыто только милое светлое личико. А на нем такие странные глаза, что я ощутил оторопь. Настолько светлые, что уже и не голубые или серые, а почти белые, в середине остро и пронизывающе горят черные зрачки, крохотные, как маковые зерна. Что-то предельно арийское, холодное и расчетливое в неженском взгляде, и хотя понимаю, нельзя по внешности судить о человеке, но судим же…
Ее подруги смотрят на меня хитрыми блестящими глазами, вот так в стае они все ужасно отважные, толкают Хорнегильду в бока с обеих сторон, а леди Розамунда широко улыбается, хотя вряд ли кто из всей массы верит в искренность ее улыбки.
Леди Хорнегильда поднялась и присела в низком поклоне.
— Ваша светлость…
— Леди Хорнегильда, — ответил я.
Она выпрямилась по шевелению моих пальцев, взгляд прям, но не бесхитростно… хотя и хитрости нет, но не спит странное чувство, что женщина с такими глазами не может быть простой хохотушкой и пустоголовой красоткой.
— Теперь наши кресла стоят рядом, — сказал я, — но надеюсь, не подеремся, леди Хорнегильда.
Ее губы дрогнули в улыбке.
— Я мирный человек, ваша светлость.
— Я тоже, — сказал я. — Все время думаю, как бы еще кого умиротворить.