— Обустраивать некому, кроме нас. А хорошо бы, чтобы кто-то обустроил, а мы жили на готовеньком?
— Хорошо бы, — согласился я. — И пусть ему вся слава. А мне просто пряники.
— Увы, сын мой, сперва нужно делать черную работу, а уже потом чистую. Нельзя выскабливать одно место до блеска среди моря грязи.
Дверь чуть приоткрылась, осторожно заглянул сэр Жерар.
— Простите, сэр Ричард, простите, святой отец… но там прямо перед ступенями двое израненных рыцарей. Уже истекают кровью, но рубятся… Это же из вашей свиты!
Я ответил сердито:
— Долг чести, сэр Жерар! Я не стал бы вмешиваться, даже если бы мог.
Он исчез, я перевел взгляд на отца Дитриха, он развел руками.
— В человеке всегда сидит зверь, — сказал он невесело. — Церковь столько веков загоняет его вглубь, а он все рычит и отбивается… Даже не знаю, сумеем ли в этом поколении построить Царство Небесное на земле…
Я посмотрел с недоверием, показалось, что шутит, однако Великий Инквизитор смотрит чистыми добрыми глазами невинного младенца.
— Со зверем бороться трудно, — согласился я, — только те двое не звери, а напыщенные… гордецы. Что, наверное, еще хуже. Мы еще и зверя не задавили, а уже пришли новые дурости. Не на смену, а так, в добавку. Чтоб нам не скучать.
— Гордыня, — напомнил он смиренно, — смертный грех.
Я возразил:
— Гордыню само христианство и родило! До него были только отдельные всплески, все-таки язычество держит человека в рабстве, а христианство поставило на такую высоту, что любой прямо лопается от гордости! И душу дал сам Господь, вдохнув в наши тела часть себя, и освободил перед неизбежностью судьбы… Как не загордиться?
Он вздохнул.
— Если не разорвать кольцо судьбы, жизнь так и шла бы по кругу, повторяясь и повторяясь. Даже боги не могли что-то сделать. Но Господь сломал старый порядок, освободил человека и распахнул перед ним будущее. На фоне этого свершения все остальное выглядит мелким. Справимся и с гордыней. А пока, что делать, обоим рыцарям окажут помощь… Насколько я знаю, вы все еще паладин?
Я покачал головой.
— И не уговаривайте.
— Почему? Разве милосердие не входит в число ваших добродетелей? Ну тогда полечите хотя бы как соратников.
— И подать дурной пример остальным? — огрызнулся я. — Не-е-ет, пусть полежат, помучаются. Хорошо бы, чтоб у обоих началась от воспаления ран лихорадка или что-то похуже. Умереть я им, наверное, не дам, хоть и надо бы, а вот за дурости хоть немножко, но пусть расплачиваются. Спасибо, отец Дитрих, за священников и монахов. Мне, право, неловко отрывать их от действительно нужных дел.
Он поднялся, перекрестил меня.
— Сын мой, — голос его был невеселым, — это хорошо, когда нужным делом занимаемся хотя бы час в сутки.
Едва он вышел, сэр Жерар пропустил в кабинет барона Альбрехта. Тот не чинился, сразу принял чашку кофе и выпил с жадностью. Вид у барона на удивление помятый, даже усталый, таким не видел даже после жарких сражений.
— Проблемы? — спросил я с сочувствием.
— Рабочих согнали, — сообщил он, — со всех прилегающих к дороге земель. Хотя и с трудностями.
— Лорды?
— И лордики.
— И как разрулили?
— Пришлось намекнуть, что их имена тоже в списках не то участвующих в черных мессах, не то сочувствующих. Словом, раз на подозрении, то желательно загладить свою прошлую жизнь усердным сотрудничеством с новыми властями.
Я сказал с чувством: