Они угрюмо переглядывались, на лице отца Габриэля откровенная злоба, кардинал тоже дышит ненавистью, лишь отец Раймон старается держаться нейтрально, хотя от него идут волны неприязни, и я понимаю, что больно задел и его религиозные чувства, принизив роль Христа.
— Христос вовсе не намеревался основывать новое учение, — напомнил я. — Он проповедовал среди иудеев, заявляя, что пришел напомнить старое учение, которое начали искажать. А когда схватил веревки и начал лупить ими торговцев в иудейском храме, возмущенный таким святотатством, как торговля в священном месте, он лишь хотел слегка подчистить веру от налипшей грязи!.. Это гениальный Павел сумел отделить от иудейского древа новый росток и пересадить на целинную почву. Потому я, как политик и хозяйственник, больше чту Павла, ибо вижу и восхищаюсь всем гигантским объемом проделанной им работы, чем этого труса Петра, который в ночь ареста своего учителя Христа ухитрился трижды от него отречься!
Отец Раймон напомнил строго:
— И все-таки Христос выделил именно Петра и как раз его поставил главой своей новой Церкви.
— Потому что Павла не было среди тех, кто сопровождал его, — напомнил я. — А из кого было выбирать? Может быть, Фому неверующего?
— Павел тогда был Савлом, — сказал кардинал с предостережением в голосе. — И преследовал христиан, изгонял, уничтожал…
— Это значит, — подчеркнул я, — он был человек идеи. Грамотный, ученый. И когда принял учение Христа, то сделал для него больше, чем все остальные апостолы, хотя топтались возле Христа, а Павел его никогда не видел! Две трети евангелий написал он!..
Отец Габриэль и Раймон заспорили, начали повышать голоса, кардинал похлопал ладонью по столу.
Они затихли, а он произнес веско:
— Петра поставил потому, что увидел его раскаяние и понял, что раз уж сам познал стыд отступничества, то будет милосерднее, чем, скажем, пылкий Яков, который сразу хватался за меч.
Отец Габриэль сказал с кривой усмешкой:
— Можно представить себе, какой была бы Церковь под началом Павла! А под Тертуллианом так вообще…
Я вовремя подавил реплику, что сильная Церковь не допустила бы Войн Магов и сейчас на земле было бы Царство Небесное.
Кардинал, похоже, заметил, как моя рука то и дело опасно рвется к мечу, произнес усталым голосом:
— На сегодня завершим этот этап расследования. Должен заметить, что осталось добрать последние штришки… после чего можно будет вынести… решение.
Он не сказал «приговор», но это я увидел на лице злорадствующего отца Габриэля и даже в печальных глазах отца Раймона.
Я находился в своих покоях, еще не остывший, когда он подошел, как всегда, неслышно, хотя от него осязаемо пахнуло жаром, я даже вроде бы уловил запах серы, хотя, может быть, только потому, что инстинктивно этого ждал.
— Мои соболезнования, — сказал он участливо.
— В связи с чем? — спросил я.
Он невесело усмехнулся:
— Да знаете, знаете… В связи с тем, что умных намного меньше, чем глупых, и что даже среди умных абсолютное большинство алчных, подлых, завистливых, всегда готовых подставить ножку ближнему… И не корысти даже ради, это было бы понятно, а просто… по гнилости души, что ли?
Я буркнул:
— Никуда не деться, другого человечества нет.
— Согласен, — сказал он, — однако если понимаем, что среди воров нечестных людей и должно быть много, то среди учителей их как бы не должно быть вовсе. Или хотя бы во много раз меньше, чем в любом другом ремесле.
Я покосился в его сторону, он вышел на балкон, наклонился через перила и смотрел на двор внизу равнодушно и чуточку брезгливо.
— Это вы под Церковь копаете? — поинтересовался я.
Он усмехнулся.
— Копаю? Церковь и так в такой глубокой яме, что уже не выберется. Полностью прогнила сверху донизу. Какие только шуточки народ не сочиняет про попов! Поверьте, я не имею к этому никакого отношения, из меня шутник слабый, хотя мне и приписывают всякое…
— Знаю-знаю, — ответил я. — Тем самым вашу роль пытаются принизить, а вас низвести до роли мелкого беса. Я этот прием знаю, на меня это не действует. Я отношусь к вам со всей серьезностью.
— Спасибо!