Я спросил так же шепотом:
— А его возлюбленная… в самом деле должна умереть? Или это просто совпадение? Есть же как долгожители, так и краткожители…
— Вряд ли совпадение, — проворчал он. — Был бы какой-то разброс. Хотя бы в десяток лет. А то все умирали именно в семнадцать. Я боюсь за Теодориха.
Мы отступили потихоньку, и хотя под сапогами сэра Растера трещала галька, но, поглощенный своим горем, Теодорих ничего не услышал.
— Вот что, — сказал я, — вы пока поддерживайте его дух, а меня ждут церковники из Ватикана. Скоро и я, наверное, встану на колени перед распятием и буду слезно вопрошать, за что мне посланы такие муки!
— Тьфу-тьфу, — сказал он.
— Это язычество, — напомнил я строго, — религия не признает суеверий!
В доме гостей меня встретили слуги, раньше их столько не было, кланяются крайне скупо и неохотно, смотрят с недоверием, словно уже знают меня не только как перебежчика к дьяволу, но даже знают, за сколько я продал душу.
Отец Габриэль и отец Раймон склонились над бумагами, один читает, другой пишет, кардинал стоит на коленях, как Теодорих, перед распятием, только в отличие от барона подложил бархатные подушечки, расшитые мелким бисером.
— Слава Господу, — сказал я с порога, — святые отцы.
Габриэль и Раймон лишь подняли головы, но кардинал с кряхтением поднялся, сделал шаг в рухнул в глубокое кресло. Лицо его было не просто смертельно бледное, а желтое, изжеванное, как мокрая бумага.
— Уф… — проговорил он с трудом, — сейчас, минутку…
— Ничего, — сказал я любезно, — обожду.
Он ничего не сказал, когда я вошел в комнату и, не дожидаясь приглашения, сел в свободное кресло, только нахмурился, а взгляд стал неприязненным до крайности.
— У нас к вам ряд вопросов, — проговорил он с расстановкой. — И хотя на многие уже получили ответ от многих ваших соратников, но кое-что хотелось бы уточнить в вашем присутствии.
Холодок пробежал по моей спине, я проговорил не совсем своим голосом:
— Уточняйте.
Отцы Габриэль и Раймон насторожились, Габриэль даже сладострастно улыбнулся, словно кот, закогтивший большую толстую мышь, Раймон бросил на меня беспомощный взгляд, а кардинал произнес жутко неторопливым голосом:
— Чем вы руководствовались, сэр Ричард, когда приняли решение вторгнуться в это королевство?
Отец Габриэль подобострастно вставил:
— Вы ведь знаете, сэр Ричард, Церковь против войн.
Несмотря на холодный страх во внутренностях, я отметил, что никто из них не употребляет привычное «сын мой», а обращается как к лорду, что должно бы льстить, но сейчас больше пугает. Эти люди ни слова, ни жеста не употребляют зря, все неслучайно, дурака такое обращение должно радовать, Габриэль вон так и впился острыми, как буравчики, глазками, а Раймон, напротив, смиренно опустил взгляд в полированную до зеркального блеска поверхность стола, словно и там увидит мою реакцию.
Стиснув челюсти, я помолчал, не давая эмоциям отражаться на лице, затем заговорил осторожно:
— Мне казалось, святые отцы, просто не может быть другого истолкования…
Кардинал покачал головой, в голосе прозвучала мягкая укоризна:
— Сэр Ричард, ну что вы отвечаете как-то странно? Ведь понятно же, что вы могли вторгнуться либо как доблестный герой, желая стяжать бессмертную славу, либо как рачительный хозяин, чтобы захватить богатейшее королевство и тем самым обогатить себя, а также своих соратников и даже, как ни странно, свой народ!.. Это очень разные причины.
Габриэль скабрезно усмехнулся и добавил:
— Кроме того, в вашем юном возрасте многие сражения начинаются из-за любви к женщинам. И даже войны.
Я покачал головой:
— До того как я перешел через Перевал и побывал в Брабанте, я понятия не имел, что за люди живут в Сен-Мари. И, конечно же, у меня не могло быть тут женщин!