Я наклонил голову, печаль стиснула сердце.
— Понимаю.
Он сказал тихо:
— Вряд ли Логирд понимал в тот миг, что делает. Он повиновался зову сердца, а не рассудку. Мы с тобой, сын мой, уже тертые орешки, знаем, что посоветовал бы разум. А сердце у него, в отличие от трезвого разума, было чистым… или очистилось для этого жеста, который разом искупил и осветил его жизнь. Потому отец Варфоломей не устает в своих проповедях приводить его в пример.
— Как злодея, — спросил я невесело, — что сумел исправиться?
Отец Дитрих отвел взгляд:
— Да, что-то вроде. Или чуточку сгущает, это неважно. Важно то, что, когда отпевали его обугленное тело, все искренне возносили о нем молитвы как о святом человеке. Конечно, он не святой, но сердца наших священников были полны восторга и благодарности. Возможно, наш голос тоже был услышан… Но, главное, сам Логирд своим поступком избежал ада. А что он все еще здесь… Что ж, Господь ничего не делает зря. Возможно, дело не только в желании Логирда задержаться на земле среди людей. Кто знает пути и замыслы Господа? Может быть, бывшему некроманту начертано совершить нечто такое, что не смогут другие… Не будем строить догадки, у нас своих дел немало.
Я торопливо поклонился:
— Простите, отец Дитрих. Извините, что отнял у вас время.
— Я понимаю, — ответил он кротко. — Люди из Ватикана заронили в тебя сомнения. Это ничего, сын мой. Ты выдержишь.
— Уже хребет трещит, — ответил я угрюмо. — Но спасибо, отец Дитрих, на добром слове.
Он сказал кротко:
— Если попадете в рай, на что я надеюсь, вы удивитесь, встретив знакомых, которых вовсе не ожидали там встретить. Многие из них будут удивлены еще больше, встретив там вас. Это я к тому, что все мы склонны оценивать людей, сообразуясь со своими симпатиями и антипатиями, но не по их реальной стоимости. Но вы, майордом, вы этого себе позволить не можете…
Я вздохнул:
— Ах, отец Дитрих! Как сладко было думать, что король — это только бабы и пьянки… А тут еще до короля, как до Юга ползком, а уже обратно в простолюдины восхотелось.
Он грустно улыбнулся, моя жалоба понятна, как понятно и то, что дальше жалобы дела не пойдут. Многие богачи с умилением вспоминают свое голодное прошлое, но никто не захотел бы в него вернуться.
В нашу сторону торопливо шел человек в длинном одеянии, что уже не халат алхимика или мага, но пока и не повседневная одежда горожанина, эти высоколобые цепко держатся за пустые признаки.
— Ваша светлость, — сказал он торопливо, — позвольте обратиться к его преосвященству?
Я махнул рукой:
— Давай, мы не в армии.
Настроение испортилось, алхимик напомнил о других преосвященствах и одном высокопреосвященстве, язык сломаешь, я хмуро следил, как тот пал на колени перед отцом Дитрихом, поцеловал руку и начал торопливо объяснять, что во славу Церкви старается сотворить гомонкулуса, это совсем не то, что человека, то был божественный акт, а это всего лишь воссоздать более простую жизнь…
Я покачал головой, всегда людям кажется, что горизонт вот он, только руку протяни. И бессмертие ищут уже тысячи лет, и всегда уверены, что вот-вот, это уже потом престарелый и разочарованный Гете написал «Фауста», а в молодости в собственной алхимической лаборатории как страстно искал секрет бессмертия!
— Господь Бог, — сказал я внушительно, — не инженер, а каменщик.
Отец Дитрих нахмурился, алхимик поднял на меня робкий и вопрошающий взгляд.
— Это… как?
— Все, — сказал я, — что сделает инженер, можно разобрать, перенести в другое место и там собрать заново. А вот обтесанные камни уже нельзя сделать необтесанными.
Отец Дитрих замедленно кивнул, еще не зная, одобрить такую вольную трактовку, пусть и в защиту Творца, или же осудить за принижающие Господа сравнения.
— Господь, — проговорил он наконец наставительно, — сотворил этот мир для нас, но дальше велел ухаживать за ним и улучшать его нам. Так что все, что на улучшение…
— На улучшение, — торопливо заверил алхимик. — На улучшение!
Я махнул рукой, вернулся к Зайчику и, вскочив в седло, повернул к дворцу. Сколько ни оттягивай, возвращаться придется, а дел там накопится больше.