— Идите, сэр Альвар.
У гостевого домика прохаживаются рослые стражи. Для охраны высоких гостей подобрали армландцев, их добродетели написаны на лицах: суровые, хмурые, сосредоточенные, кресты на груди, на спине и на рукоятях мечей.
Мои железнобокие остались с ними, в дом я вошел один, в коридоре слуга с поклоном ринулся открывать передо мной нужные двери. Когда открыл последнюю, я увидел сразу, что гости из Ватикана успели отдохнуть и переодеться: все трое в одеждах темно-фиолетового цвета, хотя и с крупными золотыми кольцами, нашитыми от плеча к плечу в виде перевернутой радуги, нечто вроде рубах из толстой материи, длиной чуть ниже груди.
Я склонил голову, весь полный почтения, эти трое мне годятся в деды, если не в прадеды:
— Мое почтение, дорогие гости.
Один из священников, высокий, с худым заостренным лицом и близко посаженными глазами, окинул меня быстрым взглядом. Габриэль Хорст, как назвали его, явно тоже птица очень высокого полета. На голове все та же крохотная символическая шапочка, короткие седые волосы выбиваются прямые, как шерсть большой крысы.
— Все мы гости в этом мире, — произнес он холодновато. — Сейчас вам принес его высокопреосвященство кардинал Мадзини.
Второй, который Раймон Весилион, посмотрел на меня с некоторым интересом и кивнул на ряд кресел у стола.
Я взял крайнее, развернул и уселся прочно, но в этот момент из внутренних покоев показался кардинал, и мне пришлось вскочить с недостойной майордома поспешностью.
Кардинал все в той же кроваво-красной одежде, словно Юлий Цезарь, такой же свободной, как и тога, только более закрытой. Отец Габриэль Хорст и отец Раймон Весилион торопливо поднялись и застыли в смиренном поклоне.
Я сложил руки ковшиком:
— Благословите, ваше преосвященство!
Кардинал чуть поморщился, я сообразил, что к лицу такого ранга нужно обращаться «ваше высокопреосвященство», ладно, следующий раз скажу громко и ясно, чтобы услышали и за дверью.
Он небрежно подвигал ладонью, а я вспомнил формулу, что епископ, небрежно дающий благословение, оскорбляет Бога больше, чем пьяница, который богохульствует, ругаясь в кабаке.
— Будь чистым перед лицом Господа, — сказал кардинал.
Я насторожился, вроде бы не это положено говорить, но переспрашивать нельзя, поинтересовался с вежливым поклоном:
— Хорошо ли отдохнули, ваше высокопреосвященство?
— Необходимость не знает отдыха, — ответил он несколько суховато.
— Но после такой длительной дороги необходим покой, — сказал я. — Вы должны были растерять все силы за дорогу!
Нечто мелькнуло в его глазах, я сообразил, что ляпнул глупость, но не успел понять где, кардинал произнес высокопарно:
— Лактанций, наш богослов, говаривал, что покой принадлежит только сну и смерти. Самый даже сон есть несовершенный покой, потому что отдыхает одно только тело, а в душе представляются разные образы, и она находится в беспрерывном движении, тогда как тело восстановляет свои силы. Следовательно, одна смерть, собственно, есть вечный покой. Надеюсь, вы не о таком покое для нас говорили.
Я отшатнулся:
— Святой отец!.. Ну ладно, мою корявую речь политика и воина понять богословам, наверное, трудно. С чего начнете знакомство с новым королевством, ваше преосвященство?
— С отчета отца Дитриха, — ответил он. — Как Верховный Инквизитор Зорра, самовольно покинувший вверенное его опеке королевство, он сперва должен объяснить свой странный поступок.
Он сделал рассчитанную паузу, я все понял правильно, от кардинала веет недобрым холодом, да и отец Раймон посматривает как-то намекающе. Впрочем, я и не скрывал, что именно я уговорил отца Дитриха приехать, соблазнив не чем-то дьявольским, а возможностью работать с утра до ночи не покладая рук.
— Да, — ответил я, — да, вы совершенно правы, ваше преосвященство.
Во взгляде кардинала было самодовольство, и хотя не сказал, что он прав всегда ввиду своего высокого церковного сана, но на лице это крупными буквами.
— А потом будут вопросы к вам, — сказал он бесстрастно, — постарайтесь эти дни быть в городе.
— А если что-то возникнет на другом конце королевства?
Он посмотрел мне в лицо жуткими немигающими глазами: