— Неплохо, — одобрил я. — Кто им прислуживает?
— Отец Дитрих сам отобрал, — сказал он все тем же тихим голосом. — Мне кажется, он чем-то встревожен.
— А кто не встревожен? — огрызнулся я. — Только тот, кому все пофигу. У меня вообще вон даже руки трясутся, будто кур крал.
Он спросил встревоженно:
— У нас что-то не в порядке?
Я удивился:
— А как может быть в порядке? Все время что-то ломаем, что-то строим… И что, никому пальчик не прищемили, одежду не испачкали, не изнасиловали ненароком, не сожгли кого сгоряча?
— Такого в большом, — поддакнул он, — и… эта… светлом деле не бывает.
Я буркнул:
— Особенно когда строишь Царство Небесное на земле без всякого плана на руках. Эти ребята, похоже, прижучивать умеют!
Он вздохнул, а я вспоминал пергаментные лица гостей из Ватикана и старался понять, что именно и как видят у нас все трое. Прибыли не с самого Севера, где все выглядит более сурово, мрачно и строже, начиная от климата и погоды и заканчивая теплой облегающей тело одеждой.
Здесь из-за климата все предпочитают легкие одежды со свободно падающими складками, что северянам может показаться распущенностью, хотя в Орифламме мода диктуется южным климатом. Здесь, как и везде в христианском мире, существует обычай, что после четырнадцати лет юноша обязан носить тогу, чтобы выработать плавную величавую поступь, избавиться от порывистости, что граничит с суетливостью, но я почти не видел таких, разве что в самых редких случаях, да и то наверняка кто-то хочет понравиться либо своему отцу, либо отцу будущей невесты.
Конечно, длинные одежды носят все придворные, писцы и прочие должностные лица, вне зависимости от ранга, а также монахи и вообще все духовенство. Женщины тоже, вне зависимости от их положения и знатности, но мужчины предпочитают короткие и легкие одежды, если не брать слишком старых, которые начинают скрывать свои изъяны, да и вообще мерзнут в любую погоду. А это вполне может показаться прибывшим распущенностью и упадком нравов.
Эйц почтительно ждал, пока выйду из ступора, со стороны выглядит глубокой задумчивостью крупного государственного деятеля, а за дверью послышались решительные шаги, на пороге возник сэр Жерар, непривычно растерянный.
— Ваша светлость! — выпалил он. — К вам женщина!
— Ага, — сказал я саркастически. — Сам удивляюсь, ко мне — и женщина. То ли дело вы от них не вылезаете, но для меня чудо?
Он сказал испуганно:
— Без сопровождающего! Откуда? Как прошла? Или появилась прямо во дворце!
Барон Эйц побледнел, рука метнулась к мечу, но тут же бессильно упала, на лице стыд, кто как не он — начальник охраны…
Я посмотрел на него без укора, и так жалок, предположил спокойно:
— Пряталась где-нибудь. Но будьте оба поблизости.
Через минуту дверь распахнулась. Я был готов, как мне казалось, ко всему на свете, но все равно челюсть отвисла, когда в кабинет вошла, лучезарно улыбаясь, леди Бабетта.
— Сэр Ричард, — прощебетала она счастливо. — Как я по вас соскучилась!
Я опомнился, сказал обалдевшим соратникам:
— Все, идите, дорогие друзья. Рад… что вы не препятствовали леди Бабетте.
Сэр Жерар поспешил удалиться, а начальник охраны пробормотал:
— Но, ваша светлость…
— Иди-иди, — сказал я со строгостью. — Леди Бабетта, располагайтесь…
Она сделала большие глаза и воскликнула радостно:
— Вот так сразу? Как здорово!