Ну, не настолько, мелькнула у меня мысль, смотря что предложили бы. Ну да ладно, они думают обо мне лучше, чем я о себе сам, так что постараюсь соответствовать народному мнению.
Самый пугливый из активных заговорщиков, Фангер, пропищал тонким голосом:
— Как собрание думает, десятник все-таки ввяжется в противостояниие с конунгом?
Иронгейт пожал плечами.
— Кто знает. Варвары непредсказуемы. Им резоны не указ, они прислушиваются к внутреннему голосу чести. Что тот скажет, то и делают. А мы хоть стой, хоть падай от того, что получается.
Раберсу, похоже, надоел разговор, что ушел в сторону, сказал нетерпеливо:
— В любом случае, это касается только этого безрассудного десятника и конунга. Оба степняки, оба считают себя великими героями, оба предпочитают решать сложные вопросы простыми ударами мечей. Вот пусть и решают.
Я чувствовал, собрание подходит к концу, скоро все хлынут к дверям и сомнут меня. Стражи так и не ощутили, когда я осторожно поднялся, затаив дыхание, и на цыпочках пробежал за угол, где в глубокой нише вышел из незримности и уже гордо-деловым шагом удалился.
Конечно же, никто не сомневается в исходе схватки конунга и десятника. Конунг не только умелый воин, но и умный, осторожный, предусмотрительный. А я, понятно, только умелый…
Глава 3
Воздух чистый и свежий расцеловал меня, едва я ступил за дверь. Почти с чистого синего неба по саду бьют крупные редкие капли летнего дождя. Солнце просвечивает все капли, и они сверкают в падении ярче бриллиантов.
Он прекратился раньше, чем ноги вынесли меня из-под навеса. Я почти ослеп от бьющего солнца не только сверху, но из-под ног, с мокрых листьев деревьев, отмытых камней обычно запыленных стен.
Голова закружилась от бездны света, я чувствовал себя странно, инстинкт вел в сад поглубже, спасаясь от ярких лучей, здесь все дремлет, отягощенное жарой и зноем, терпеливо ждет вечерней прохлады. Узоры светотени скользят по дорожке взад-вперед, откликаясь на едва слышный ветерок далеко вверху, воздух неподвижный, как в неглубоком и прогретом до дна озере.
Чуть дальше затаились в тени куста две антилопы. Говорят, принцесса приучила их брать лакомства из ее рук, на ветвях под защитой крупных листьев дремлют огромные бабочки, а по соседней аллее идет быстрым шагом прямой, словно копье проглотил, Ланаян, как всегда в начищенном до блеска панцире, в стальных наколенниках и наручниках, даже сапоги с металлической окантовкой по краям.
— Вот вы где, — произнес он без выражения, — не готовитесь к состязаниям? Зря.
Я пожал плечами, Ланаян свернул и вышел на мою дорожку, перегородив мне путь.
— Выигрыш будет большой, — сообщил он.
— Знаю, — ответил я. — Рука Элеоноры Гордой?
— Только возможность, — уточнил он. — Но это очень много. А должность при дворе — наверняка.
— Я на такие мелкие ставки не иду, — сообщил я.
— Сейчас не мелкие, — возразил он скучным голосом. — На этот раз впервые будут участвовать и кочевники. Им и раньше не запрещалось, но ни один не падал так низко, чтобы опуститься до участия в этих смехотворных играх, где убивать нельзя по-настоящему.
— Кочевники, — сказал я, — крепкие ребята. Все время упражняются, презирают смерть, драться будут жестоко.
— Наши тоже умеют, — заверил он.
— Ваши обучались на чучелах, — возразил я. — А кочевники вообще презирают тех, у кого на лице нет боевых шрамов.
— Опасаетесь, — спросил он напрямик, — что после состязаний охрану короля наберут из чужаков?
— Не сам король важен, — сказал я. — А вот его охрана вхожа во все помещения, башни и подвалы. В нужный момент могут перебить всех, кто все еще против смены власти… Такие есть?
— Таких немало, — ответил он со вздохом. — Очень достойные люди. Не хотелось бы их потерять.
Я запнулся, не зная, говорить ли больше, чем уже сказал, но, с другой стороны, уже и так сказано больше, чем достаточно, уже не повредит откровенность чуть больше, чем уже есть.
— Ланаян, — сказал я, — даже не знаю, кто ты и что ты, но мне кажется, ты стойкий и верный солдат. Верный королю, а не своему кошельку. Потому скажу прямо: кочевников нужно остановить раньше. Когда перебьют соперников на этих дурацких соревнованиях, конунга уже ничто не остановит.
Он смотрел исподлобья, лицо стало неприятным.