Он побагровел, быстро зыркнул по сторонам.
— На что вы намекаете?
— Стать первым, — сказал я четко, — при правителе. Его правой рукой! Не так ли?
Одновременно я косил в сторону зала. Что-то идет не так, я же был уверен, что вытащил козырной туз и помахиваю им так это эффектно, однако на меня почему-то посматривают со снисходительными усмешками. Что возьмешь с этого дурака, сына степей? Не только Раберс, они все рассчитывают занять положение повыше при новом правителе…
Я сказал упавшим голосом, но достаточно твердо:
— Как хотите. Я гордый сын степей и быстрых коней, поклоняюсь честной силе и потому не страшусь пролить кровь. Конунг Бадия — не мой вождь, я присягал Растенгерку, а он поддерживает ярла Элькрефа. Но конунг, посягая на верховную власть в королевстве, наносит ущерб интересам Элькрефа. Потому я против!
Раберс, чувствуя, что я уже ухожу, победно засмеялся.
— Ваше мнение, десятник, и… как я понимаю, еще и посол, ничего не стоит.
— Почему?
Он обвел рукой зал.
— Здесь люди, в чьих руках власть. Конунгу без нас не укрепиться в королевстве. Все зависит от нас, гордый сын… степей.
— И конунг зависит от нас, — добавил Иронгейт.
Я сделал над собой усилие, сказал напыщенно и гордо:
— К сожалению, мир еще долго будет далек от царства законности. Все куплю, сказало злато, все возьму, сказал булат… Меч в руке рождает власть! А я вот такой дурак, что совсем не колеблюсь, когда нужно ухватиться за оружие. Так что у меня тоже есть оно самое, что называется властью… прощайте!
Я вышел из зала, провожаемый смешками, как же любим глумиться над теми, кто глупее нас, но я в самом деле глупее, себе-то могу признаться…
Стражи проводили меня насмешливыми взглядами, я ушел, громко топая, свернул за угол, там в укромном месте перетек в изчезника и, бегом вернувшись на цыпочках, проскользнул между часовыми. Они так и остались торчать по обе стороны широкой двери, а я прильнул к ней, страстно желая как-то научиться просачиваться хотя бы через такие вот непрочные деревянные загородки, начал прислушиваться к разговорам по ту сторону, что после моего ухода сразу оживились.
— Конунгу непросто, — донесся голос Раберса, — хотя он и не показывает виду. Этот дикарь прав, старики верны законам степи! Конунга тут же обвинят в отступничестве! Чтобы переубедить адептов старины, он должен продемонстрировать…
Перебил, судя по тонкому визгливому голосу, господин Фангер:
— Им? Пусть лучше продемонстрирует своему народу! Их большинство. Если восхотят те преимущества, что дает более плотный союз с городами, никакие старики, ревнители былой славы, не смогут удержать в прошлом…
Третий голос, резкий и отдающий металлом, произнес холодно:
— Это его проблемы. Вы уже забыли этого дерзкого, что явился без спросу на это собрание уважаемых людей?
Раберс спросил настороженно:
— А что с ним?
— Это наша проблема, — отрезал Иронгейт, если я правильно запомнил голоса. — Часто бывает, что в моменты, когда чаши весов зависают в равновесии, достаточно одной песчинки… А этот варвар еще та песчинка!
Я услышал глухой шум, словно далеко-далеко на берег накатываются волны, затем Раберс довольно резко огрызнулся:
— А что он может?
— Не знаю, — прозвучал голос Иронгейта, — но он сам заявил, что вмешается!..
— Пустые слова! — донесся мощный голос, похожий на шумный вздох, это явно Сарканл. — Этот кочевник просто поиграл мышцами перед нами. А когда вышел, то забыл о своем непонятном обещании.
— Непонятном? — усомнился Иронгейт. — Мне он показался подозрительно развитым для варвара. Если он кочевник, то по каким городам кочевал и где набрался таких слов, которые даже я не все слышал, а понял с изрядным трудом?..
Раберс произнес нетерпеливо: