Кроган удивленно охнул, зеркало вделано прямо в стену, чистейшее, в сложной изысканной раме из старинного серебра, но настолько неуместное в этой грубой и дикой пещере, что даже я начал в недоумении оглядываться.
— Здесь? — спросил Кроган.
— Мы пришли, — сказал я.
— Так рано? — удивился он. — А я только разогнался.
Не знаю, зачем Иванушка, отыскав иглу в яйце, вез ее через тридевять земель, чтобы сломать в присутствии Кощея. Либо дурак, либо садист, жаждал получить наслаждение при виде корчей умирающего противника. Я же христианин, в отличие от поганого язычника, мучениям врага радоваться не должен, просто не имею право, хотя, конечно, да, язычник в каждом из нас силен, но взросла и рациональность. Это любители закатывают длинные монологи, подолгу держат меч у горла противника и что-то зачем-то объясняют, а профессионалы убивают сразу… Христианство — это первая профессиональная религия, в отличие от множества любительских язычеств.
Не выпуская обнаженный меч, я приблизился к столу. Тонкостенные колбы образуют целую пирамиду, по кругу их двенадцать, а еще в центре такие же штуки в три ряда. Я прикусил губу, неохотно признаваясь перед собой, что мои чувства не всегда угадывают.
Первый с краю сосуд заполнен прозрачной жидкостью, а в нем медленно пульсирует кроваво-красный комок, совсем не похожий на те сердечки, которые рисуют влюбленные, как приметные цели для Амура. Настоящее человеческое сердце бьется ровно и ритмично, во втором сосуде такое же, в третьем, четвертом, пятом… и только начиная с седьмого я увидел удивительное: крохотное сердце младенца, а дальше еще меньше, еще и еще…
Кроган прошептал в ужасе:
— Это что… все его?
— Похоже, — сказал я с трепетом, — похоже на то.
— Зачем?
— Обезопасил себя на много жизней вперед…
— Это столько жизней? С ума сойти…
— Наверное, — предположил я, — есть еще и зародыши.
— А вдруг это не все его сердца? А кого-то другого?
Я сказал раздраженно:
— Стал гуманистом, да?.. Это все колдовство, а колдовство — плохо. Так что надо побить все.
Но я сам чувствовал, что рука не поднимается ломать и рушить стеклянные цилиндры, где трепетно бьется жизнь. Вдруг хоть одно из сердец принадлежит крупному ученому из этого или другого города, чьими наработками пользуется магистр, а вон то маленькое может принадлежать его дочурке…
— И все-таки надо, — выговорил я с трудом.
С другой стороны стола на стене уже знакомые цельные штыри с удобными рукоятями, что так и просятся в ладони. Я машинально взял один в руку, а не проще ли одним выстрелом…
Страшный треск прервал мои мерехлюндии. Из прохода, которым мы прибыли, начал быстро приближаться треск и шум.
Я выронил Ледяную Иглу, отпрыгнул и крикнул Крогану:
— Берегись!
Из тоннеля в пещеру ворвался, словно его внесло вихрем, магистр Жакериус. В обеих руках светится металлический посох, молнии блещут на верхнем конце, а волосы поднялись дыбом. Вид магистра ужасен, лицо почернело, а глаза мечут молнии.
— Ты и сюда посмел, — прогрохотал он, пещера наполнилась свистом и гулом, — и за это…
— Погоди, — крикнул я отчаянно, — договоримся!
— Что-о-о?
— Дураки дерутся, — крикнул я, — умные общаются…
Вместо ответа он выбросил вперед руку с посохом, все произошло так быстро, что я запоздал с рывком. Острая боль обожгла щеку, я взмахнул рукой с мечом и успел парировать второй удар длинного острого, как бритва лезвия, что высунулось из посоха. Магистр наступал с перекошенным лицом и оскаленными зубами, но я не видел в его бешеных глазах того безумия, что заставляет делать смертельные ошибки.
— Кроган, — крикнул я отчаянно, — ты знаешь… что надо…