Элькреф буркнул:
— Кочевники — гордый народ. И ни перед кем не кланяются. Если маг его обидел, он убьет и мага… если сумеет отыскать, как. Наверное, этот десятник сумел. Но драгоценности… почему принес тебе?
Она сказала колеблющимся голосом:
— Вообще-то он вернул только Камень Рорнега, нашу фамильную драгоценность… а заодно уж, сама не знаю почему, высыпал мне и все остальное.
Он сказал мрачно:
— Поглумился.
— Что? — переспросила она в изумлении.
— Посмеялся, — объяснил он.
Она охнула.
— Хочешь сказать, что кочевник способен пожертвовать таким количеством драгоценностей, чтобы только увидеть, как я ползаю, собирая их с земли?
Он кивнул, на лице проступили сочувствие и сильнейший стыд. Принцесса закусила губу.
— Мерзавец.
— Просто гордец, — сказал он. — В нашей степи таковы если не все, то большинство. Мы бедный народ, потому объектом гордости у нас становится все. Для степняка потешить достоинство — радость выше, чем найти сокровище. Но как бы то ни было… жизнь кочевника бедна. И мне кажется еще, уж прости, этот варвар тебя заинтересовал… зря.
Она подумала, медленно пожала плечами, лицо стало отстраненным и задумчивым.
— Не знаю, — ответила она с неуверенностью в голосе. — Может быть, он и беден. Но с каким аристократизмом вернул мне Камень Рорнега! Он такой… мужественный.
Он поморщился и сказал уязвленно:
— Быть мужественным недостаточно, чтобы что-то значить. И дикий кабан мужественно бросается на охотников.
— Это не то, — возразила она. — Я понимаю, о чем ты. Он тогда не просто побил тех мужчин!.. Он заступился за женщину.
Он все еще морщился, сказал сухо:
— Ее всего лишь хотели слегка… наказать. Она уже не первый раз рвет одежды. Хотя да, челядь перестаралась. Возможно, она кому-то из них отказала в любезности, вот и… Но этот десятник не знал, насколько она права или виновата. Он влез в драку только потому, что увидел возможность подраться.
— Все равно, — сказала она, — это было так мужественно и достойно. Как он держался гордо и красиво, как говорил! У меня все время перед глазами, как стоял, как смотрел, как велел убираться, словно он рожден править королевствами.
Он сказал сухо:
— Это только выглядело достойно. Но выглядеть и быть — не одно и то же.
— Элькреф!
— Возьми, — сказал он, — любого из кочевников. Они все такие же гордые и независимые.
Она упрямо покачала головой.
— Но вступился за женщину именно этот десятник. Как он отличался от прочих трусов, что ничего не могут возразить ни мергелям, ни вообще кочевникам! А еще как я привыкла к трусости местных!
— Это не трусость, — возразил он сердито. — Они действуют разумно и по обстоятельствам.
— А этот десятник?
— Он просто дурак. И ему повезло, что они отступили, а не позвали других на помощь.