— Отец болен тяжело?
— Очень тяжело, — сказал Растенгерк сумрачно. — Извини, что такое говорю именно я, однако он уже при смерти.
— А почему никто не знает?
— А кому знать? — ответил он вопросом на вопрос. — Здесь, в пустыне, каждый думает о своих верблюдах, конях, овцах, табунах. От того, кто в столице, ничего не меняется.
Мириам все еще смотрела на него с яростью в глазах и недоверием на лице, но я рассмотрел и глубоко запрятанное страдание от долгой разлуки, а Растенгерк этого и не скрывает, у него все на лице крупными скандинаво-халдейскими рунами, мы, мужчины, бесхитростные звери, хоть и звери.
Принцесса наконец слезла, Растенгерк преклонил перед нею колено, но она смотрела с опаской и недоверием, мотнула головой и прижалась ко мне.
У ярла округлились глаза, а нижняя челюсть начала отвисать.
— Милый Шумил, — прошелестела она нежным голоском, — ты не дашь ему меня обидеть?
— Никому не дам, — прорычал я и покосился на всадников. Они оставили коней на одного, подошли ближе и сели в нескольких шагах. — Ты у меня единственное непристроенное сокровище.
— И не пристраивай, — ответила она, вжимаясь в мою щеку. — Я хочу быть только с тобой…
Глаза Растенгерка вовсе вылезли на лоб, а нижняя челюсть вот-вот зачерпнет песку. Его люди отважно держатся вблизи, но на меня стараются не смотреть, а когда на них грозно и державно смотрел я, как подобает дракону, пугливо пригибают головы.
Принц о чем-то заговорил с Мириам тихо-тихо, я не стал вслушиваться, пробормотал принцессе:
— От любви до ненависти — один шаг. Дураки.
— Неправда, — возразила она.
Я засопел в неудовольствии.
— Почему? Не должна ненависть так быстро перетекать в любовь. Такая трансформация… противоестественна. От любви к ненависти и наоборот нужно идти… долго.
Она поморщила лобик и подвигала бровями, стараясь понять слишком сложную и длинную для женщины мысль.
— А никакого перетекания не было, — заявила она уверенно.
— Как это?
— У них всегда была любовь, — объяснила она снисходительно. — У принца открыто, у Мириам — под пеплом ненависти. Сейчас его просто сдуло.
Она прижалась ко мне, тонкие руки обхватили мою шею, это выглядит, как если ребенок вздумал бы обнять толстое дерево.
— Как хорошо, — сказала она и снова поцеловала меня в щеку, — что никто нам не мешает любить друг друга!
— Гм, — сказал я в замешательстве. — Давай разберемся, что имеем… Король Йеремланда потерял тебя и выгодное замужество, сейчас явно в некотором горе, враги хихикают и быстро прикидывают, как опередить других и захватить потенциально пустеющий трон. На троне в королевстве Меркер смертельно больной король Франсуа Меченый, а на самом деле — его брат ярл Камбре. Как выясняется по непроверенным, но слегка заслуживающим довериям источникам, узурпатор. Вообще-то не узурпатор, дочь в самом деле исчезла, а он единственный ближайший, но все равно — узурпатор. Для вас. Вы же люди, все толкуете так, как вам выгоднее? Некогда могучее степное племя ассиров тоже фактически обезглавлено, ибо его вождь ярл Растенгерк еще десять лет тому отправился на поиски Мириам с отрядом лучших и сгинул, оставив верхушку племени без наследника. Правда, есть слабая надежда на бастардов разного возраста…
Мириам и Растенгерк следили за мной внимательными глазами. Оба битые, страдавшие и потому неуловимо похожие. При упоминании о бастардах глаза Мириам гневно сверкнули, снова став похожими на сталь обнаженных клинков, а ярл суетливо заерзал и всем видом показывал, что это поклеп, брехня, неправда, и вообще недостойно о таких мелочах упоминать, когда он весь пылает от великой любви, пронесенной через десять тяжелейших лет…
— Простите, — сказал он торопливо, — расклад ситуации верен. Я имею в виду шаткость моей, некогда абсолютной, власти… Я могу только вернуться в свое родное племя и выяснить, что там происходит.
— Совсем забросили? — спросил я.
Он опустил голову.
— Честно говоря, я был настолько ослеплен любовью и страстью… и мне казалось, что вот-вот отыщу Мириам, повинюсь, и вместе вернемся…
— Кто там сейчас?
Он ответил невесело: