– За отсутствующих говорить просто. – Алва был по-прежнему спокоен, но Робер как-то понял, что Левия ему жаль. – Еще проще говорить за покойников. Клирики с такой легкостью говорят за Создателя, что на его счет можно предположить худшее.
– И вы предполагаете?
– Нет. Почему бы Создателю не создать, а потом не побыть мудрым, всеблагим, вечным и отсутствующим? Какое-то время, правда, человеческое… Звезд выдумка не переживет, она не переживет даже какой-нибудь чумы, выморившей тех, кто ее породил.
– Если Создатель выдуман, выдуман и Враг, а в него вы верите!
– Леворукого я по крайней мере видел, правда, теперь не уверен, что оценил его правильно. Все-таки мы на редкость предвзяты…
Он так и глядел в огонь, а звезды по-прежнему обещали несколько часов тьмы, но это ничего не значило. Мог проснуться любой из адуанов или, того хуже, Валме; самым же глупым было, что Робер не понимал, нужно ли лезть в чужую душу. Сестра так до конца и не призналась, а Рокэ явился из ниоткуда и тут же подхватил дочь Адгемара… Только Этери напоминает Катари! Так бывает: вроде бы и не похожи, а не вспоминать нельзя.
– Рокэ, можете послать меня к Змею, но… У вас что-то было с Этери?
– Скорее есть, – Ворон соизволил оторвать взгляд от костра. – Желаете узнать что-то еще?
– Нет! – разговор чудовищный, но Алва… готов говорить! – Хочу сказать, вернее, должен!
– Берите флягу, плащи и идемте. Незачем будить лишних, а лишние сейчас все, кроме Котика.
Волкодав считал так же, а за спиной у Алвы уже была гитара. Они молча и долго куда-то шли, потом блеснула вода.
– Стелите, – велел Ворон. – Костра не будет, гореть нечему.
– Есть месяц, – зачем-то напомнил Эпинэ. Он сам затеял этот разговор, значит, ему и пить с Вороном, пить и говорить… Валме не знал Катари, адуаны вообще ничего не знают, а он не представляет, с чего начать! – Рокэ, я… дал открытый лист маркизу Салигану. Он обещал отвлечь мародеров, но требовал бумагу. Я подписал.
– И правильно. Салигану можно доверять, когда приличные люди становятся опасны, а лишнего вашим именем он не натворит. Только своим.
– Но вам-то он подлость сделал!
– Мне? – Рокэ провел по струнам. – Не подскажете, когда?
– На суде.
– А… Забавно, но Рамон оказал мне услугу. В отличие от тех, кто пытался превратить суд в суд.
– Вы называете клевету услугой?!
– В данном случае. Когда мы переворачивали Гальтару… До нее, вернее, до них, кстати, не так уж и далеко, жаль, мы торопимся, вам бы там могло понравиться. Так вот, когда мы полезли в подземелья, я – в поисках вчерашнего дня, а Салиган – того, что у него купят, разговор зашел о древнем правосудии. Для меня гальтарщина была в диковинку, а маркиз уже спелся с Капуль-Гизайлем. Не помню, с чего началось, но Рамон упомянул о праве не признавшего своей вины осужденного на бой с обвинителями, сколько б тех ни было. Я пришел в восторг, Салиган это не просто запомнил, он вовремя вспомнил и понял, к чему я веду. В отличие от мэтра Инголса.
Засыпающая река ловила осколки света и пыталась их унести. Черная вода, черное небо, немного серебра, зимнего и лунного, и тихий струнный перебор. Словно растущий месяц захотел что-то объяснить…
– Рокэ…
– Да?
– Катарина ничего мне не завещала. Она умирала без сознания, ее последние слова были про маки. Про маки Эпинэ… Только городу нужна была хоть какая-то власть, и я подбил Левия и Никола на ложь. Мы скрыли убийство, а я объявил себя Проэмперадором, но это вранье! Было враньем до получения вашего приказа.
– Никоим образом. Вы бы стали опекуном Олларии и Октавия и без моей записки, ведь кроме вас не годился никто. Нам могут сниться маки, а могут – гранатовые рощи, но мы просыпаемся, и цветы кончаются. Остаются города и армии.
– Наверное… – Города, армии и долги, которые нужно платить! – Иногда говорить страшно, но Левий говорил, и как же я теперь ему благодарен! У меня так не выйдет, но я должен… Сестра мертва, если есть Рассвет, она там, а вы – здесь… Рокэ, Катари любила вас, а вы… вы ведь тоже любите, только вы прежде меня догадались, что наша с вами любовь убивает! Мы – кукушата поневоле, мы не хотим приносить беду, но она идет за нами, и мы начинаем бояться любить. И удираем, думая спасти тех, кого любим, но права на это у нас нет! Наши женщины хотят быть с нами, как мы у них это отнимем?!
Спросите графиню Савиньяк, она скажет, что страшней всего не потерять, а не найти! Лучше ослепнуть, чем никогда не видеть, и лучше хоть короткое, но счастье, чем заполненная хламом пустота! Сестру не вернешь, но вы-то живы, для вас ничего не кончено… Год назад я думал, у меня ничего не будет, потом встретил Марианну. Все вышло так странно, она хотела спасти вас, сговорилась с висельниками, они меня попытались захватить. Я отбился и не стал выдавать баронессу, а дальше… дальше я полюбил и мне ответили. Даже если меня завтра убьют, даже если Золотые Земли сожрет чума, мы нашли друг друга, и вы найдете! Только не бегите от счастья, потому, что оно может кончиться, и… не подбирайте тех, кто вам не нужен!
Слова иссякли как-то сразу, будто бокал опустел. Вышло путано и глупо, хотя, пока говорилось, все казалось связным и правильным. Робер, словно проснувшись, провел рукой по лицу, что делать дальше, он не представлял.
– Извините… Я вам никто, вы не обязаны меня слушать.
– Вы, самое малое, человек, которому можно доверить лошадь и Олларию. – Алва поднял голову, на гитару он больше не смотрел. – Я тоже собирался вам кое-что сказать, и тоже о любви. Вы мне помогли, если, конечно, сами верите тому, что сейчас наговорили.