– Это может оказаться еще любопытней, если знать одно обстоятельство, но о нем не сейчас. – Савиньяк медленно повернул голову. – Я, вспомнив про Гайярэ, увел разговор в сторону. Вернемся к встрече у городских ворот: она не могла быть случайной, так что же нас объединяет? Полковник Придд, хотелось бы знать ваше мнение.
Валентин зачем-то встал и, придерживая шпагу, вышел из-за стола.
– Господин Савиньяк, я не могу сосредоточиться на разговоре, потому что последние несколько минут думаю только о вас. Прошу меня простить, но как вы себя чувствуете?
– Скверно, – негромко признался Проэмперадор. – Но это поправимо.
– Ли! – завопил Арно, что-то опрокидывая. – Ли!!! Кляча твоя несусветная, что…
– Теньент, – Лионель слегка повысил голос, – стоять! Валентин, вы сможете перетянуть мне руку? Жгут у меня есть.
– Да, господин Проэмперадор.
– Ли!!! – Арно послушался и замер, Эмиль не собирался. – Придуши тебя Леворукий, что ты затеял?!
– Нужно было проверить, действительно ли мы связаны, и если да, то насколько. – Савиньяк слегка повернулся и принялся закатывать левый рукав. – Ми, будь так любезен, сядь… Озарения в фехтовании и сегодняшнего желания ускакать в закат мне для выводов не хватало. Если нас связывает кровь, которой мы имеем право клясться – а это первое, что приходит на ум, – то оставалось эту кровь в достаточном количестве пролить.
– Скотина!
– Так было нужно. Господа, между прочим, мой брат целый вечер собирается выпить за герцога Алва. Почему бы нам это не сделать? Рокэ родился именно сейчас.
– Достойный повод, – веско сказал бергер, – и мы несомненно выпьем, но в твое вино, Лионель, нужно немедленно положить мед. Для восполнения кровопотери.
4
Знаменитая «кровь» была кислой и при этом горчила. Алатка недолюбливала чужие вина, но пила, слушая сразу кагетку и гитару. Как ни странно, Валме с этими конными справлялся – они ехали с перевала и тащили с собой ночь. Вот эту самую, осеннюю. Ночь – и с ней вместе что-то еще, трудноуловимое и очень важное. Дышащий пол мешал сосредоточиться, алатка зажмурилась и тут же увидела одинокую ногу. Та исхитрилась украситься бумажной хризантемой и порывалась плясать. Принцесса торопливо распахнула глаза – пол дышал, гитара пугала, Этери гладила полыхающую ройю.
– А ведь твоего отца, – на всякий случай напомнила Матильда, – убил Алва.
– Убил, – согласилась кагетка. – А Баата – братьев. Это не мешает ни мне, ни ему, а кровь отца не дороже. Алва сделал хуже: он отдал меня бакранам, но Ворон меня не видел, а отец отдавал всем… Всем!
– Ты это уже говорила.
– Вы напомнили о казаре, моя память о нем – это память о торге!
Четверо конных, вконец истоптав душу, убрались, и вечер заполнило что-то немыслимое, чистое, как вода с гор, как юность и надежда, но не сахарная, не слепая, не пугливая, а способная взглянуть хоть бы и на солнце.
– Опять бакранское, – объяснила Этери, – но кто поет, не знаю. Вам налить?
Кувшин показал дно, Этери его оттолкнула, сбив на пол блюдо с фруктами. Желтые, синие, рыжие шары и шарики раскатились по сопящему полу, причем самые дошлые устроились в лужице мансая.
– Вот возьму и соберу! – прервала жуткий разговор Матильда и кое-как встала. Пол не проснулся, стоять на мерно колыхающихся плитах было трудно. Женщина покачнулась, села рядом с лужей и лишь потом сообразила, что, собрав мокрые сливы и персики в подол, пропахнет мансаем. Потом доказывай, что она помогала подвыпившей Этери, а не сама спьяну облилась. Это вдовица Ракан могла творить что хотела, а супруге кардинала надо выглядеть прилично, хотя бы при союзных казарах. Ругнувшись, женщина попробовала подняться. С первого раза не вышло – нужно было опереться руками, а в них были сливы.
– Позвольте вам помочь.
Это был он! Жеребец с галереи. Маску и приятеля он где-то потерял, и алатка увидела, что у него лиловые глаза. Будь они синими, мерзавец походил бы на Алву, каким тот был лет десять назад.
– А где второй? Белый? – вопросила принцесса и высыпала фрукты назад в разлитый мансай. – Ты-то – черный…
– Я бываю и белым, и черным.
За спиной ахнула Этери, но жеребец имел обыкновение доводить начатое до конца. Умело подняв Матильду с не унимающегося пола, он взгромоздил свою ношу на подушки, подобрал самые заметные из раскатившихся фруктов и только после этого обернулся к кагетке.
– Прошу извинить мое вторжение, Этери. В Хандаве легко заблудиться.
– Вы… – простонала дочь убиенного казара. – А… мы… Мы пьем за вас!
– Я польщен.