– Лукавишь, лисонька, – вслепую ткнула алатка, – все ты знаешь.
– Не все. – А глазки-то у скромницы блестят, и она тоже пьет. Понемногу, зато все время. – Я хотела, чтобы он меня целовал… И большего тоже хотела. И хочу. Но в Закат я не пойду ни за кем, я даже голодать откажусь, а если бежать, то не в пустыню, а во дворец. Это не та любовь, о которой поют, и не та, которой любили вы… Вы могли стать королевой Гаунау, а стали…
– Старой дурой! Хотя нет, сейчас я почти не дура, а вот смолоду… Да и тебе не шестнадцать, поумнела уже.
– Мы рано умнели… Нас было много, но отец хотел, чтобы остался один, так и вышло. Это о братьях, а я… Меня предлагали многим.
– А внуку… Альдо тебя не обещали?
– Отец не искал союза с Раканами; он велел, и я выучила алатский. Теперь я знаю еще и бакранский, а бакраны – это Талиг. По крайней мере, сейчас.
– Сейчас праздник, – напомнила Матильда. – О, гитара! Жаль, что подделка… Валме не кэналлиец и никогда не станет, мы – те, кем родились… Тьфу, родимся-то мы как попало, главное – где растем!.. Я через костры сигала, от скрипок дурела и парней целовала, такой и помру.
– У меня не было костров. – Этери накрыла ладонью красную звездочку, а струны опять звякнули. Так и есть, романсишко! – Вы увидите регента?
– Вряд ли скоро. Он воевать сбежал, а войны́ больше на севере.
3
Над лесом полыхало так, будто горели сразу Оллария, Эйнрехт и Паона. Небесное неистовство будоражило, вызывая еретическое желание все бросить и умчаться в обезумевший закат; чувство было странным и столь сильным, что Лионель натянул поводья, заставляя Грато перейти с кентера на шаг. Соберано Алваро любил повторять, что сдерживать мориска легче, чем себя. Он вряд ли думал, что первое может стать вторым.
– Что случилось?
Эмиль тоже осадил своего каурого. Брат часто меняет лошадей, еще чаще – женщин, и никогда – друзей.
– Ничего, – отоврался Ли, встречая встревоженный взгляд. – Красиво.
– Не сказал бы, особенно после пожара в Сэ… Слушай, раз уж выбрались, давай тряхнем стариной, и учти – я тебя обгоню.
– Учел. – Лионель завернул коня, оставляя манящее пламя за спиной. – Проигрывать ты не любишь, так что скачки не будет.
– Понятно. – Брат неторопливо расстегнул ольстру. – Мы приманиваем очередных бесноватых, их родственниц и любовниц, а ты, как всегда, врешь. «Проехаться», «глотнуть ветра»… Тебе не ветер нужен, а очередной мешок с пылью.
– Пожалуй, если это пыль веков. – Непонятное стремление все еще не отпускало. В Гаунау было иначе, так что это не землетрясение… хотя Придда прежде никогда не тряслась. – Пистолеты можешь убрать, нас никто не ждет.
– Зато меня ждут в Фельпе, а я тут с вами почти забыл, что женюсь.
– С нами?
Болтовня отвлекает, хоть и не до конца. Странное чувство, будто у порога куртизанки стоишь или смотришь на бокал… Еще не наслаждение и уже грех, как сказал бы какой-нибудь ханжа. Тот грех, который делает жизнь – жизнью, а человека – человеком.
– Ты со своим бароном не люди, а ушаты холодной воды, – укорил братец. – Любое чувство если не зальете, то разъясните, а это еще хуже… Я ведь из-за Франчески чуть не опоздал к Аконе, а теперь письма́ написать не могу.
– Это не из-за Райнштайнера, а из-за сливок… Булочки со сливками несовместимы с любовной перепиской. Особенно на ночь.
– В этом что-то есть, – признал озадаченный жених, хотя за невесту Савиньяк тоже не поручился бы. Урожденная Гампана подумает-подумает – и предпочтет фельпские интриги талигойским ласкам. У матери политика тоже в крови, но она слишком любила и угодила в свою любовь совсем юной. Незнакомая пока Франческа первую любовь похоронила, а будет ли вторая столь же безоглядной?
– Стань я бергером, я тебе сказал бы, что в этом есть весь ты, но на талиг подобная фраза звучит слишком коряво.
– Мать пишет, – рассеянно сообщил Эмиль, – что кардинал против нашего брака не возражал. Странное дело, в Фельпе я о такой чепухе не задумывался…
– Ты и здесь не задумывался, это матери в голову пришло.
Отвечать Эмиль не собирался, как и убирать пистолет. На звук брат бил отлично, уступая разве что Рокэ. Ли в стрельбе отставал от обоих, хоть и не сильно… Лет до двадцати они с братом шли голова в голову, а Рокэ на полкорпуса впереди. И они всегда веселились – до бойни на Винной и убийства отца это было нетрудно.
– А помнишь, – негромко окликнул Лионель, – какими хорошими мы были? Вроде твоего адъютанта, только читали меньше, а дрались больше.
– Рафле надо было убить самим.