А холодную дрожь отражений.
Петь романсы капитану Гастаки было сплошным удовольствием. Мертвая дама была невзыскательна, сентиментальна и при этом по понятным причинам не вздыхала и не сопела, а ведь некоторые под чужую песню зевают, болтают, стучат стаканами... Одно слово — «горячие», никакого тебе такта и сочувствия!
Только звезды мерцают стеклянной пыльцой,
А не искры любимого взгляда,
Шепчет — ветер давно облетевшей листвой,
А ласкает — ночная прохлада.
Романс был стареньким, но ничего жалостнее Марсель сочинить до сих пор не удосужился, да и на это его подвигла Дженнифер Рокслей. Ежедневные неотвязные прелести превращают женскую недоступность в величие и мечту, вот и пишешь, как тебя отвергают...
Отражение губ твоих молвило «прочь»,
Обрекая на путь без возврата...
...Поцелуй меня, день, полюби меня, ночь,
Обними меня, пламя заката!
— «Полюби меня, ночь»! — молвили губы капитана Гастаки. — Арнольд явился ночью, когда я тоже была в отчаянии. Тебе отказала смазливая дура, я потеряла корабль, а мои спутницы, соратницы...
— Мы же решили о них не говорить, — напомнил «пребывающий в отчаянии» Марсель. Вот так, не вдумываясь, потешишь меланхолию — и сотворишь нечто остывшее. Сколько ж выходцового сотворяется и поется, и как только у поэтов заживо тени не отваливаются?
— Ты еще будешь счастлив, — посулила Зоя, — а эта... Она пожалеет! Я ее навещу...
— Не нужно! — Валме торопливо ударил по струнам. — Я покончил с любовью и посвятил себя войне и мужской дружбе.
Конь тревоги летит меж цветущих дерев,
И звенит впереди незнакомый напев —
Не забыть, не избыть, не прервать этот путь,
И с него не сойти, и назад не свернуть...
Допеть не вышло — все испортил Алва.
— Прошу простить мою задержку, капитан Гастаки, — извинился он. — Надеюсь, мой друг вас развлек?
— Ты мог бы еще поболтать, — буркнул развлекатель. — Капитану Гастаки нравится, как я пою.
— Он почти меня обманул, — вмешалась Зоя. — Казался таким беззаботным, таким спокойным... Я — я! — ничего не заподозрила, хотя мы издали чуем, когда выстывает сердце. Отвергнуть такую любовь... Якорь ей в душу, кем надо быть?!
— Уже неважно, — вывернулся Марсель, знать не знавший, кого сейчас ловит Дженнифер. — Этот романс, капитан Гастаки, отныне принадлежит вам и вашему супругу. Если нужно, я могу его записать и потом сжечь.
— То, что горит, нам не достается. Только то, что стынет...
— Тогда я закопаю его в астрах. Бакра златорогий, сегодня в этой Хандаве хоть кто-нибудь спит?! Ваше высочество... Вы?
Алатка не ответила. Она была растрепана и в одном лишь нижнем платье, но это супругу Бонифация только молодило. На посторонившегося выходца высокочтимая дама даже не глянула, на Марселя тоже. Подступив вплотную к Алве, женщина прошипела:
— Вы не простились с Этери...
5
Ворон удивленно приподнял бровь. Никакой нечисти в его комнатах не было, если не считать Валме, но оглядываться на эту скотину Матильда не собиралась.