Читать книгу «Цикл "Тёмная башня". Компиляция. Книги 1-8» онлайн.
Наконец он вернулся на дорогу, собрал все уцелевшие банки, которые смог отыскать (их оказалось на удивление много, учитывая силу взрыва, который уничтожил повозку), нашел мешок из оленьей шкуры, в который их и положил. Вспомнил, что забыл карандаш и вернулся за ним.
Рядом с карандашом, поблескивая в свете луны, лежали часы Роланда.
Юноша взял их, издав короткий (и нервный) радостный крик. Положил часы в карман. Затем вышел на дорогу и закинул на плечо мешок с банками.
Я могу сказать вам, что он шагал чуть ли не до полуночи, прежде чем остановился, чтобы отдохнуть. Я могу сказать вам, что часы полностью остановились. Я могу сказать вам, что на следующий день, около полудня, когда он вновь посмотрел на них, они шли в положенном направлении, но еще очень медленно. А вот больше о Патрике я ничего рассказать не могу. Ни о том, добрался ли он до «Федерала», ни о том, нашел ли Заику Билла, ни о том, вернулся ли на американскую сторону. Ничего такого я вам рассказать не могу, скажите: увы. Здесь темнота скрывает его от глаза рассказчика, и он должен идти в ней один.
Сюзанна в Нью-Йорке
(Эпилог)
Никто не поднимает крика, не шарахается в сторону, когда маленький, на электрическом ходу, скутер выкатывается из ниоткуда в Центральный парк. Большинство тех, кто находится рядом, смотрят в белое небо, на первые планирующие снежинки, предвещающие сильный предрождественский снегопад. «Буран 87-го», так его назовут в газетах. А те посетители парка, кто не задрал голову, смотрят на хор, приехавший из Верхнего Манхэттена. На мальчиках темно-красные блейзеры, на девочках — темно-красные свитера. Это хор Гарлемской школы, его еще называют «Розы Гарлема» в «Пост» и в соперничающем с ней таблоиде «Нью-Йорк сан». Они поют старые рождественские гимны, голоса их звучат в унисон, они щелкают пальцами, от строфы к строфе, и звуки эти похожи на те, что звучали в ранних песнях таких групп, как «Спэрс», «Коустерс» и «Дак дайэмендс».[232] Школьники стоят неподалеку от участка Центрального парка (где белые медведи коротают свою городскую жизнь) и поют «Что это за дитя?»
Один из тех, кто смотрит на первые снежинки, — мужчина, которого Сюзанна хорошо знает, и ее сердце при виде этого мужчины подпрыгивает до самого неба. В левой руке он держит большую чашку из вощеной бумаги, и она уверена, что в чашке — горячий шоколад, со сливками поверху.
На мгновение она не может прикоснуться к рычагам управления скутером, на котором выехала из другого мира. Мысли о Роланде и Патрике разом вылетели из головы. Думать она может только об Эдди… Эдди, который стоит перед ней, здесь и сейчас, снова живой Эдди. И если это не Ключевой мир, не совсем Ключевой, что с того? Если Кооп-Сити находится в Бруклине (или даже в Куинз), а Эдди ездит на «такура спирит» вместо «бьюик электры», что с того? Никакого значения это не имеет. А имеет значение только одно, и вот это одно мешает Сюзанне повернуть рычаг и направить скутер к Эдди.
А вдруг он не узнает ее?
Вдруг, повернувшись к ней, увидит лишь бездомную черную женщину, сидящую на трехколесном скутере с электромотором, аккумулятор которого скоро сдохнет, черную женщину без денег, без одежды, без адреса (не в этом где и когда, скажите: спасибо, сэй) и без ног? Бездомную черную женщину, не имеющую к нему никакого отношения? А если он все-таки узнает ее, где-то в глубинах сознания, но откажется от нее так же решительно, как Петр отказался от Иисуса, потому что воспоминания эти слишком болезненны?
А может, все будет гораздо хуже, и, когда он повернется к ней, она увидит пустые, выжженные глаза давно сидящего на игле наркомана? Если, если, если, сплошные если, и тут начинается снегопад, которому предстоит в самом ближайшем времени выбелить весь мир.
Прекрати хныкать и езжай к нему, — говорит Роланд. — Не для того ты противостояла Блейну, тахинам в «Синих небесах» и твари под замком Дискордия, чтобы сейчас поджать хвост и убежать, ведь верно? Конечно, тебе достанет духа подъехать к нему.
Но у нее нет уверенности, что достанет, пока она не видит свою руку, поднимающуюся к рычагу на руле. Но прежде чем она успевает повернуть его, в голове вновь раздается голос стрелка, только теперь в нем звучит смешок:
Может, сначала тебе захочется кой от чего избавиться, Сюзанна?
Она смотрит вниз и видит заткнутый за пояс револьвер Роланда, совсем как мексиканский bandito’s pistola[233] или пиратская абордажная сабля. Она вытаскивает револьвер, отмечает, как удобно лежит он на руке… словно ему там самое место. Расставаться с ним — все равно что расставаться с возлюбленным, думает она. И ей ведь нет необходимости расставаться, не так ли? Вопрос лишь в том, кого она любит больше? Человека или револьвер? Все остальные выводы последуют из этого.
Импульсивно она отбрасывает барабан и видит, что патроны в гнездах совсем старые, их гильзы потускнели.
Этими не постреляешь, — думает она… и не зная, откуда ей это известно, точно называет причину: — Они намокли.
Она смотрит в ствол, и ей почему-то становится грустно: через ствол неба не видно. Он забит. И, судя по всему, забит со стародавних времен. Этот револьвер больше никогда не выстрелит. Так что и выбор ей делать незачем. Для этого револьвера все кончено.
Сюзанна, одной рукой все еще держа револьвер с рукояткой из сандалового дерева, другой поворачивает рычаг. Маленький скутер (она называла его Хо-3, хотя название это уже тает в памяти) бесшумно катится вперед. Проезжает мимо зеленого бочонка-урны с надписью ХРАНИТЕ МУСОР В ПОЛОЖЕННОМ МЕСТЕ на боку. Швыряет револьвер Роланда в бочонок. От содеянного у нее щемит сердце, но сомнений, что так надо, нет. Револьвер тяжелый, и он ныряет в груду оберток, пакетиков из-под еды и газет, как камень — в воду. Она достаточно долго пробыла стрелком, чтобы сожалеть при расставании с таким надежным оружием (пусть путешествие между мирами и вывело его из строя), но она уже стала и женщиной, которую заботит ее будущее, и ей не хочется сбавлять ход или оглядываться назад, тем более с прошлым покончено: она сделала все, что от нее требовалось.
Прежде чем она успевает добраться до мужчины с чашкой из вощеной бумаги, он поворачивается. На нем действительно фуфайка с надписью Я ПЬЮ «НОЗЗ-А-ЛА», но это она едва замечает. Перед ней он, и вот это она замечает очень хорошо. Эдуард Кантор Дин. Но и это становится второстепенным, потому что в его глазах она видит именно то, чего так боялась. Абсолютное недоумение. Он ее не знает.
Потом, нерешительно, он улыбается, и улыбку эту она помнит, всегда любила ее. Опять же никакой он не наркоман, она понимает это сразу. Видит по лицу. А прежде всего по глазам. Хор из Гарлема поет, а он протягивает ей чашку горячего шоколада.
— Слава Богу, — говорит он. — Я уже подумал, что шоколад мне придется пить самому. Что голоса — плод моего воображения, и я просто сходил с ума. Это… ну… — Он замолкает, недоумения в глазах еще прибавляется, хотя вроде бы больше некуда. — Послушай, ты приехала сюда ради меня, правда? Пожалуйста, скажи мне, что я не выгляжу в твоих глазах посмешищем. Потому что я сейчас нервничаю совсем как длиннохвостый кот в комнате, заставленной креслами-качалками.
— Нет, конечно, — отвечает она. — Никакое ты не посмешище. — Она вспоминает историю Джейка о голосах, которые спорили в его голове, один кричал, что он мертв, другой — что жив. И оба свято верили в то, что говорили. Она, пусть и не в полной мере, представляла себе, как это ужасно, слышать в голове другие голоса, потому что кое-что знает о других голосах. Странных голосах.
— Слава Богу, — восклицает он. — Тебя зовут Сюзанна?
— Да, — кивает она. — Мое имя — Сюзанна.
Горло у нее совершенно пересохло, но ей удается выговорить эти слова. Она берет у него чашку и маленькими глоточками, через слой сливок, пьет горячий шоколад. Он сладкий и хороший, вкус этого мира. С улицы доносятся автомобильные гудки, таксисты торопятся хоть что-то заработать до того, как снегопад перекроет движение. И звуки эти тоже ей нравятся. Улыбаясь, он протягивает руку и стирает капельку сливок с кончика ее носа. От его прикосновения ее пробивает разряд электрического тока, и она знает, что он тоже это почувствовал. И вот тут ей приходит мысль о том, что он вновь поцелует ее в первый раз, вновь переспит в ней первый раз, вновь влюбится в нее в первый раз. Возможно, он все это знает, голоса сказали ему, но она знает об этом из куда более надежного источника: с ней все это уже случилось. Ка — колесо, говорил Роланд, и теперь у нее нет сомнений в том, что это — истина. Ее воспоминания о
(Срединном мире)
где и когда стрелка становятся все более смутными, но она думает, что помнит достаточно много, чтобы знать: все это с ней уже происходило, и воспоминания эти связаны с чем-то невыразимо грустным.
Но одновременно это хорошие воспоминания.
Эти воспоминания — чудо, вот что это такое.