— Не знаю, — отвечаю уклончиво. — В этом еще надо разобраться.
— Имейте ввиду, Спас — прекрасный юноша, только немного нервный, иногда его заносит. Но в этом виноват его отец, этот тип…
— Не волнуйтесь, в сущности, меня больше интересует Моньо.
Женщина спохватывается, что наговорила лишнего о Спасе, и торопливо бормочет: «Входите, прошу!»
Гостиная, темная и тесная, похожа на склад старой мебели. Комната, в которой я оказываюсь после стуку в дверь, светлая, но такая же неуютная. Молодой человек, поднявшийся мне навстречу, тоже выглядит не особенно привлекательно: худющий, с продолговатым веснушчатым лицом, соломенными бровями и соломенными спутанными волосами.
— Товарищ Киров?
Он кивает, продолжая смотреть на меня вопросительно своими светлыми и сонными глазами. Показываю удостоверение, и вопрос в его зрачках гаснет, сменяясь смутной тревогой.
— Пожалуйста… Не обращайте внимания на беспорядок…
Он пытается что—то прибрать, хотя, если начать наводить здесь порядок, понадобится по крайней мере целый день. Две кушетки с неопрятными одеялами и смятыми подушками, мужская одежда, раскиданная по стульям, пустые бутылки и книги на полу, стол, заваленный чашками, пепельницами и окурками, магнитофон и магнитофонные ленты — это лишь часть того, что можно уловить беглым взглядом. Здесь наверняка найдешь не один, а с десяток грязных мужских носков.
Отодвигаю брошенный на одну из кушеток пуловер, сажусь и закуриваю. Моньо садится напротив и тоже закуривает, надеясь, очевидно, этим скрыть свое смущение.
Сквозь широкое и грязное окно видны запущенный двор, распускающееся высокое ореховое дерево, полусгнивший деревянный забор и — по другую сторону — облупленная ограда. Солнце уже скрылось за домами, и от этого пейзаж выглядит еще мрачнее.
— Почему вы не убираете в комнате? — спрашиваю я, только чтобы что—то сказать.
— Не могу собраться с силами, — улыбается Моньо своей бледной улыбкой. Нос и верхняя губа юноши нервно подергиваются, точно он хочет прогнать назойливую муху.
— Вам нездоровится?
— Да, вчера немного передрал спиртного скромно отвечает Киров.
— И бразильских мелодий, — добавляю я. — Нельзя ли и мне послушать эту мелодию?
— Почему же нет! — оживляется Моньо. Он включает магнитофон, дрожащими пальцами устанавливает кассету и нажимает клавишу. В комнате звучит самба. Совсем неплохо, если бы не так громко.
— Если можно, чуть потише, — прошу я. И вообще, не так, как прошлой ночью.
— А, вас прислал квартирант, — догадывается Моньо.
Он убавляет звук и снова садится на кушетку. Губа и нос Моньо снова дергаются. Небольшой тик — напоминание о его юношеских излишествах.
— Скажите, откуда у вас эта страсть к громоподобному исполнению?
— Это слабость Спаса. Со временем привык и я. У Спаса есть правило: чем громче, тем убедительнее.
— Вот как! Так поэтому вы избрали эту самбу своим гимном?
— Случайная находка. Наш дом родной — кафе «Бразилия». И когда услыхали «Бразильскую мелодию», решили, что это будет наша песня. Спас даже записал ее восемь раз подряд на одной ленте, чтобы каждый раз не перекручивать катушку.
— Хитро придумано! А теперь расскажите, чем начался и как проходил ваш вчерашний кутеж.
— Ничего особенного. С той лишь разницей, что мы находились в уменьшенном составе. Мы должны были встретиться в «Бразилии», но Спас предложил выпить в домашней обстановке.
— Он вам предложил?
— Да. Ему кто—то дал две бутылки домашней ракии.
Самба закончилась резким аккордом, но тут же началась снова. Господи, помоги!
— А что стало с этими двумя бутылками?