— Почему же мученик? Может, он будет счастливец?
Кто-то из ребят прибежал и крикнул:
— Наша учительница, Леся Матяш, родила!
— А кого она родила, мальчика или девочку?
— Какая разница!
— Как это — какая разница? Большая! — вмешался бондарь Менаша. — Если девочка — значит, войне скоро конец, а если мальчик — это солдат, и война может затянуться…
— Выходит, нашего полку прибыло!.. — мрачно произнес Симха Кушнир. — Придется взять человека на баланс разрушенного хозяйства… Вот так Леся! Нашла подходящее время… Не могла подождать, пока устроим пышные похороны Гитлеру и Антонеску…
— Глупые! Это очень хорошо! — вмешалась опять Рейзл. — Когда дети рождаются — нет лучшего признака! Отлично, что у Гедальи Сантоса будет новый наследник и что он стал дедом. В добрый час!
ДОРОГА ИЗ АДА
Немало воды утекло, пока Пинхас Сантос пришел немного в себя. Первые месяцы, проведенные в гетто за колючей проволокой, он был до того потрясен и подавлен всем увиденным и пережитым, что хотелось одного: поскорее покончить с жизнью. Если б ему раньше кто сказал, что люди могут жить в таком аду, могут терпеть вечный голод, невероятные унижения, он посмотрел бы на такого, как на сумасшедшего. Сантос жаждал смерти, но, как назло, смерть отвернулась от него. Был бы помоложе, крепче, сумел бы вырваться отсюда, достал бы винтовку и подался бы в лес к партизанам, которые не так давно начали действовать в округе, но ни годы, ни силы уже не позволяли. Если и удалось бы бежать, куда б он девался, когда на каждом шагу тебя подстерегает ловушка. Всюду развешаны грозные приказы. Патруль стреляет в каждого, кто показывается на улице после шести часов. Да и не только такого нарушителя, а и вообще кого хотят, того и расстреливают на месте, не говоря уже о жителях, которые укрывают у себя коммунистов, Партизан, евреев. Негодяи, помогающие оккупантам, ловят таких подозрительных, получают вознаграждение — в виде двух килограммов соли, спичек, сигарет…
Сколько человек уже вырвалось из гетто, устремляясь в лес! Но мало кто достигал его… Множество трупов расстрелянных беглецов потом клали у проволочного заграждения и всех гнали смотреть: так, мол, будет с каждым, кто осмелится бежать!
В морозы, бураны и вьюги выводили оборванных, голодных, полуживых узников строить дорогу, разбирать развалины, а поздней ночью гнали обратно. Многие так и не возвращались, падая замертво в пути.
Вместе со всеми гнали и Пинхаса Сантоса на работу, хотя руки у него были искалечены.
Далеко в Москве остались жена и дети, которые, видно, его уже давно считали мертвым. Он часто с горечью думал о том, что в нескольких десятках километров от этого ада находится дом его предков. И кто знает, живы ли родственники. Может, их давно уничтожили и местечко сровняли с землей. А может, так же опутали колючей проволокой, как Яшполь и прочие населенные пункты? Но как бы там ни было, тянуло туда, как магнитом. Хоть бы взглянуть на брата! Цел ли родной очаг?
Прежде Пинхас так остро не ощущал прелесть родного дома. Какая нелегкая его дернула в то утро не послушаться совета брата и податься в Яшполь? Вот и застрял на разбитой станции, попал в эту страшную неволю…
Надо было тогда остаться в Ружице и разделить со всеми земляками их судьбу. Но теперь что уж думать об этом. Коль нету разума — и голова не благость!
И теперь Пинхас Сантос весь был поглощен назойливой мыслью: бежать из этого ада, любой ценой вырваться отсюда, добраться в Ружицу. Какая, собственно, разница, где погибать: здесь, за колючей проволокой, в пути или дома? Но нет, так просто он не погибнет. Драться будет до последних сил! Зубами будет вгрызаться в глотку врагов, перед тем как расстаться с жизнью.
Знакомый кузнец, оказавшийся тоже в гетто, тайком изготовил Сантосу нож. Кто-то из сапожников починил ему изодранные башмаки, достал латаную-перелатаную фуфайку.
Никто не знал и не должен был знать, что он собирается бежать. Но решение давно созрело. Надо было только запастись терпением.
Долго тянулась жестокая зима с ее ветрами и морозами. Солнце, казалось, навеки скрылось и никогда больше не появится.
Но в один из февральских дней неожиданно повеяло южным ветром, снег потемнел, стал ноздреватым, и солнце выглянуло из-за гряды облаков.
Поздним вечером, когда конвоиры стали сгонять людей, работавших за городом, в гетто, Пинхас Сантос укрылся за кучей камней и затаив дыхание ждал, пока колонна прошла.
Конвоиры уже не очень тщательно считали людей. За зиму многие умерли от голода и холода, остальные были истощены до того, что с трудом переставляли ноги, — о каких побегах могла идти речь?
Когда колонну погнали к баракам и улицы опустели, Сантос выбрался из своего укрытия и темными закоулками стал пробираться на окраину Яшполя, откуда дорога вела в Ружицу. Путь был далек и труден, но это старого профессора не остановило. Он должен добраться до местечка, может, что-нибудь и узнает о брате, о земляках. Главное — не попасть в лапы карателей. А если что — у него под полой нож…
Всю жизнь он посвятил людям, лечил их, спасал, как только мог, и свой долг выполнял честно. А теперь пришла пора думать о своем спасении.
Под ногами похрустывал снег. Холодный ветер дул в лицо, щипал уши, нос, но он, напрягая все силы, настойчиво шагал, стараясь поскорее уйти подальше от страшного ада, куда его забросила злая судьба. Трудно было осознать, что никто больше за ним не ходит с винтовкой, никто его не конвоирует, не оскорбляет и что на затылке он не чувствует несущего смерть дула автомата.
Вокруг было пустынно. Небо, земля и морозный ветер. Уже остался далеко позади город, в призрачном свете полумесяца своими одиноко торчащими дымоходами напоминая заброшенное кладбище.
Пинхас Сантос понимал, что теперь у него нет иного выхода. Он должен как можно быстрее пробираться вперед, назад отрезаны все пути. Там его ждет смерть. А что его ждет впереди?
Почувствовав сильную усталость, он присел на придорожном камне, взял горсть снега и приник к нему сухими губами. Так посидев немного, он двинулся дальше.
Всю ночь, выбиваясь из сил, он шагал по скользкой дороге. Когда забрезжил рассвет, Сантос увидел вдали заснеженную деревушку и свернул туда. Сердце оборвалось, когда он подошел ближе. Это была мертвая деревушка, лежавшая в развалинах. Здесь оккупанты все сровняли с землей. Ни живой души вокруг. В сторонке он заметил полуразвалившуюся халупку и вошел туда. Дальше идти, пока не стемнеет, было опасно. В халупке, не чуя ног, профессор вытянулся на прелой соломе. Он был голоден до изнеможения, но не было сил поискать что-нибудь. Хоть бы попался сухарь или пересохший початок кукурузы, горсть зерна… Силы иссякали. Он прислонился к сырой степе и вскоре уснул крепким сном.