Прибыли на место происшествия. Стали искать виновников, а вокруг безмолвие и пустота — ни живой души! Неистовый ветер валил с ног, и холодные капли хлестали по лицу…
Лейтенант поймал себя на том, что даже в такой ответственный момент он думает о профессоре из гетто, о том, как принудить старика, несмотря ни на что, даже на те жуткие побои, лечить его, лейтенанта Шпильке!
Он стоял у взорванного моста и проклинал все на свете. К нему подошел солдат и сказал, что в пяти километрах отсюда находится хутор примерно из десяти дворов.
Шпильке приказал всех, от мала до велика, пригнать рода, а хаты и сараи — сжечь. Стереть хутор с лица земли!
Через полчаса хаты и сараи в той стороне запылали, а к лейтенанту пригнали полураздетых хуторян — женщин, стариков, детей.
Разъяренный Шпильке требовал, чтобы они сознались в совершении диверсии. Но они даже толком не понимали, что от них требуется.
Лейтенант приказал всех их расстрелять.
В десяти километрах отсюда подразделение Шпильке натолкнулось на цыганский табор, расположившийся на ночлег. Вокруг паслись стреноженные лошади, под деревьями примостились кибитки, палатки, в которых спали цыгане, усталые и измученные после длительной дороги. Несколько автоматных очередей разбудили табор. Сонные цыгане столпились возле дороги, дрожа от холода и страха. Окинув их брезгливым взглядом, Ганс Шпильке выругался, не понимая, почему разрешают этим людям бродить по дорогам. Возможно, с этими бродягами кочуют и те бандиты, что взорвали мост?
Увидев вокруг столько вооруженных солдат, цыгане стали умолять немцев пощадить их, клялись, что ничего не знают, что они держат путь за Днестр, никакого вреда никому не причинили.
Ганс приказал солдатам разбросать палатки, кибитки и проверить, не спрятался ли там кто-нибудь и нет ли оружия.
Кроме подушек и разного тряпья, автоматчики ничего не обнаружили. Лейтенант велел атаману табора подойти к нему. Из толпы вышел коренастый старый цыган с большущей квадратной бородой, в овчинной шапке.
— Признайся, бродяга, это ты со своими оборванцами взорвал мост?
Атаман ответил:
— Мы мирные люди, добираемся домой, в Молдавию. Остановились здесь на отдых… Мои люди умеют лудить кастрюли, чинить самовары, петь песни, танцевать, гадать, но взрывать мосты и убивать людей — что вы?! Бога побойтесь, господин начальник!
— Вшивые собаки! — Шпильке выхватил парабеллум. — Я не спрашиваю, что вы умеете! Знаю без тебя, что вы знаменитые разбойники и конокрады. А ты скажи мне, кто из вас взорвал мост, а двумя днями раньше пустил эшелон под откос?
— Кто его знает! — удивленно пожал цыган плечами, доставая из кармана толстый чубук и кисет. Набив чубук табаком, он взял кресало и высек огонь. — Вы меня спрашиваете, кто из нас это сделал? Может, он, Гаврилка?.. — Цыган ткнул пальцем на курчавого голого малыша, который весь съежился от холода и хватался за юбку старой цыганки.
— Что? Ты еще смеешь шутить?! — заорал лейтенант. Он выстрелил в старика несколько раз.
Старик свалился возле разломанной кибитки. Поднялся неистовый крик. Цыгане бросились к лесу, но никто туда не добежал. Солдаты открыли по ним огонь.
Прошло немало дней, а перед глазами Шпильке стояли картины расстрела украинских женщин и детей у взорванного моста. И будто из тумана выглядывал бородатый цыган с чубуком в зубах, ехидно усмехаясь и показывая рукой на цыганенка, прижимавшегося к юбке матери.
Он устал. Он ужасно устал! И как никогда нуждается в отдыхе… Да и вещи хочется отвезти домой, они ему здесь очень мешают. Но он не может даже заикнуться об усталости, об отпуске. Его отправят на фронт, на передовую. А что он там будет делать с такой больной головой? Тем более что дела на фронте — отвратительны. Кажется, навечно застряли немецкие войска в грязи России. Коммуникации растянулись на тысячи километров. В тылу действуют партизаны и диверсанты. Недавний колбасник начинал думать, что оккупировать часть этой страны можно, но покорить ее народ немыслимо. С фронта идут без конца эшелоны с ранеными, искалеченными немцами. Они вернутся домой на костылях и разнесут по всей Германии убийственные вести. Близится зима, воевать в русских снегах… безумие!
Все чаще стали донимать лейтенанта сомнения и неуверенность, и ему начинало казаться, что может найтись кто-то, способный прочитать его потаенные мысли…
Надо будет снова послать солдата в Яшполь к румынскому коменданту, чтобы он еще раз прислал старика Сантоса на несколько часов. Профессор мог бы его вылечить, если бы захотел. Но как его заставить? На этот раз он не будет со стариком церемониться! Он собьет с него спесь! Он не допустит, чтобы этот еврейский профессор играл на его нервах… Прикончит, если тот будет продолжать упираться!
На дворе неистовствовал ветер. Шпильке лежал на диване, укрытый шинелью, его трясла лихорадка. Видно, сильно простудился. Все тело ныло. Хотя бы заснуть на часок-другой! Ночью он пошлет Курта Зомеркранца в Яшполь. Ему Шпильке вполне доверяет. Но Курта, как назло, нет, еще не вернулся из Лукашивки. Шпильке хорошо знал Чурая и, находясь поблизости, не мог быть безразличным к причине его гибели. Тем более что виновники смерти полицая, как рассуждал Шпильке, могли оказаться агентами, которые чинят в этом районе диверсии.
Но ведь давно пора Курту возвратиться! А он как в воду канул! Может, и его уже по дороге убили?
Какая досада. Не надо было посылать туда Курта! Черт с ним, с этим полицаем! На место Чурая найдут другого. Шпильке в душе ненавидел полицаев, как бы они ни лезли из кожи вон, угождая немцам. У колбасника была своя логика на этот счет: предавший свой народ легко предаст его, немца Шпильке, только пусть запахнет подходящими условиями…
Поздней ночью насквозь промокший Курт Зомеркранц, ни жив ни мертв, вошел в комнату своего шефа, разбудил его и доложил, что примерно в двадцати километрах отсюда, в глубокой балке остановился большой партизанский отряд. Сам себя перебивая и сбиваясь, солдат рассказал, как он напоролся на этот отряд, как потом чудом спасся. До Лукашивки солдат так и не добрался.
Хорошо вооруженные партизаны прибыли в балку на больших фургонах, на хороших лошадях… Там они развели костры и расположились на ночлег. Балка — на берегу Днестра. Было бы больше солдат в их отряде, можно было бы окружить партизан и перебить всех до единого!
Шпильке внимательно выслушал солдата и ничего но ответил на его слова. А про себя подумал: «Этого еще не хватало — вступать в бой с партизанским отрядом!»
Черт его дернул позвонить в Винницу, в штаб охранных войск, и попросить подмоги. Шпильке думал, что его похвалят за бдительность и в срочном порядке пришлют хотя бы взвод автоматчиков. Шутка ли? Обнаружен партизанский отряд вблизи железной дороги. Его необходимо окружить и уничтожить. Иначе последует авария за аварией…
Его внимательно выслушали, как и он выслушал Курта Зомеркранца, а потом вдруг спросили, не потерял ли он, лейтенант Шпильке, от легкой жизни голову. Начальник оперативного отдела соединения поставил вопрос ребром: