Из кабины грузовика выполз длинный сутулый офицер в каске и очках; он выпрямился, шумно зевнул и пренебрежительно смерил толпу, сбившуюся возле подвод.
— Откуда и куда, русише швайн?! — пробасил он, закурив сигару. — Куда едете?.. — повторил на корявом русском языке. — Что, смерть ищет?
Все молчали. Никто не искал смерти. Никто себя не чувствовал швайном.
Он двумя пальцами поправил рыжеватые усы, подошел ближе к испуганным людям, всматриваясь в их напряженные лица.
— Немецкий официр не любит пофторят два раз ферфлюхте швайн!.. Немецкий официр дольжен знать, куда ехаль публика…
Все по-прежнему молчали, только черно-белая корова, которая уткнула морду в повозку со свежим сеном, вдруг повернула голову к чужеземцу и протяжно заревела: му-у-у-у!
Офицер ухмыльнулся. Но тут же его бритое, холеное лицо окаменело. Серые глаза запрыгали под стеклами роговых очков и остановились на Петре Гатчинском.
— Фы все русские, переодетые солдаты-большефики? Это фы бегаль от немецких фойск?
— Мы никуда не бегали… — грубо, в тон ему ответил Петр. — Разве вы не видите, что здесь женщины, дети, старики?.. Какие же это солдаты? Крестьяне… Возвращаемся с окопов… Посылали нас окопы рыть…
— Окопы рыть… — передразнил немец Гатчинского и едко усмехнулся. — Ну, а окопы ошень помогал большефикам? Армия фюрера идет фперед!.. Нах остен… Прафда?..
— Что ж, — пожал плечами Гатчинский и весь побагровел от ярости, — у нас говорят: цыплят по осени… — и умолк.
— Что? Что ты сказаль? — вскипел гневом немец, швырнув на землю окурок сигары.
— Я, пан, говорю, что с окопов люди идут… С окопов…
— Яволь… Гут… — промямлил офицер и кивнул своим солдатам.
Те бросились к подводам и стали рыться, сбрасывать наземь узлы.
Солдаты быстро и ловко отбирали меховые вещи и все новое, отбрасывали в кучу, а офицер достал коробку, взял еще сигару.
Женщины, которые еще несколько минут назад стояли, насмерть перепуганные, увидев, как солдаты грабят, расшумелись и бросились к подводам, вырывая у автоматчиков награбленное. Но те увернулись и наставили на них автоматы.
— Век, век, швайн! Капут!.. — заорали они угрожающе.
Женщины еще больше расшумелись, дети заплакали.
Офицер задымил и ухмылялся, глядя, как его солдаты отбиваются от наседающих баб.
Данило Савчук взял свой длинный бич под мышку, сделал несколько шагов к офицеру, облокотившемуся на крыло машины, и укоризненно покачал головой:
— Что ж это получается, пан офицер, на что это похоже? У бедных людей последнюю рубаху отнимают?
— Молчать, хам ферфлюхте! Они заслужили!.. Они хозяин Россия!.. Поняль?
Офицер ударил пастуха носком сапога в живот.
Савчук охнул и упал на землю, корчась от боли. Заметив, как офицер взялся за кобуру, проговорил:
— Ежели нельзя вам, пан, слово сказать, не надо. Буду молчать… — И еле слышно добавил: — Все возьмите и подавитесь!
Солдаты орудовали у подвод, быстро вытаскивали представляющие ценность вещи, остальное швыряли на землю.
Офицер следил за работой своих подчиненных, одобрительно кивая головой.
Солдаты притащили к машинам ворох вещей. А офицер окинул быстрым взором коров.
— Гей, швайн! — кинул он Гатчинскому. — А скотина тоже был на окопах? — насмешливо спросил он. — Кто хозяин? Назад гнать! Цюрюк! — указал он в сторону пылающего города. — За нефыполнение приказа — смерть… Капут… Поняль?