Читать книгу «Старый Сантос и его потомки» онлайн.
— Что же тебе пожелать? Пожелаю, чтобы на службе ты был смелей, чем…
— Что значит: смелей? — Он удивленно посмотрел прямо в ее смеющиеся глаза. — На службе я был всегда смелым. Много благодарностей и похвал получил от командования…
— Знаю, но я о другом. Как бы тебе это объяснить? Ну, если ты со мной так робок, то будь смелым, когда будешь с винтовкой и пулеметом…
С трудом сдерживая смех, девушка вырвала из его цепких ручищ свою руку и отбежала в сторону.
Симон опешил, услыхав такие слова. Он бросился за ней, попытался обнять ее, но она ловко увернулась, оттолкнув его от себя:
— Нет, нет, не смей! Не подходи! Я рассержусь!
— Почему, дорогая, ведь я тебя так люблю! Неужели и на прощанье ты не позволишь обнять и поцеловать тебя?
— Нельзя! — рассмеялась она, приближаясь к калитке. — Я могу рассердиться… Всю ночь просидели с тобой, и ты не догадался обнять меня… Значит, не любишь…
— Как не люблю? Что ты, Рута, погоди!.. Одну минутку…
Но смуглянка, не переставая улыбаться, открыла калитку и поспешила домой. До него донесся только стук ее каблучков.
Симон подскочил к калитке, попытался открыть ее, но калитка оказалась на запоре.
Он постоял несколько минут и, опустив голову, медленно подался домой.
Шмулик Сантос, все еще скрываясь в кустах, осторожно следил за удрученным сержантом, всей душой сочувствуя ему, жалел его, но ничем не мог помочь. Он знал, что с Рутой не так-то просто сладить… Она не одного парня в поселке часто ставила в затруднительное положение.
ПЕРЕД БУРЕЙ
После того как проводили из поселка и Лукашивки молодых парней, люди ходили как в воду опущенные.
И не только девушки, тосковавшие по своим любимым и женихам, не только матери, у которых сердца замирали от дурных предчувствий, не только музыканты, которые осознали, что это будет пустая весна и пустое лето — без свадеб, без веселых торжеств, и виноградники, и фермы, и бригады как-то осиротели.
Все скучнее и унылее становилось в Доме культуры. И даже когда вечерами включали огромную радиолу и из ее широко раскрытой пасти вырывались звуки польки, танго, фрейлахса или чардаша — танцплощадка не заполнялась. Некому было танцевать.
Не слышно было задорных, веселых шуток присяжных острословов, не слышно было громкого смеха неугомонных танцоров. Все выглядело совсем иначе, чем несколько дней назад.
Опустел виноградник, вокруг стало как-то пусто, неуютно. Девушки и женщины, пожилые люди и старики ходили возле своих лоз и были чем-то озабочены, опечалены. По дорогам не носились озорные парни на повозках, вожжи держали девушки и женщины, погоняя лошадей, которые их не слушались и сердито косились; почуяв, что нет привычных ездовых, лошади не повиновались погонщикам в юбках и передвигались, как им хотелось.
Машины стояли в хоздворе в гаражах — ушли на службу бравые шоферы и механики. Не ладились дела и на электростанции. То и дело свет гас, капризничали движки, и люди не знали, как помочь беде, новый электрик еще не вошел в курс дела. Нормальный ход жизни в хозяйстве нарушился, и это всех удручало.
Мрачные мысли не оставляли людей. Еще не бывало такого, чтобы в начале весны, в разгар полевых работ на полях, на винограднике, призывали в армию всех молодых ребят. Обычно, когда призывали кое-кого из незаменимых работников на воинскую службу, Перец Мазур или Петро Гатчинский звонили в район, сердились, протестовали: как это, мол, в такую горячую пору забирают механиков, шоферов, бригадиров, звеньевых, и кончалось тем, что доставалось начальникам из районного военкомата. А теперь, когда попытались попросить, чтобы несколько специалистов оставили хотя бы на время весенних полевых работ, председателям ответили очень резко. Что, они газет не читают? Не знают, что международная обстановка напряженнее, чем когда бы то ни было?
После такого ответа и Петро Гатчинский и Перец Мазур совсем приуныли.
Да, никуда не денешься. Становится все более тревожно. Дела, выходит, из рук вон плохи.
Весенними вечерами уже не слышны были песни девчат, умолкли хороводы в Ружице, в Лукашивке. Ребята в школе тоже как-то присмирели, не шумели, как прежде, когда спешили в школу и возвращались оттуда.
Каждое утро Леся шла на уроки с увесистой пачкой детских тетрадок и каждый раз сворачивала до начала занятий к Сантосам — узнать, нет ли каких весточек от солдата, рассказывала, что он ей пишет. А писал он ей почти каждый день. Письма к ней были полны любви, и ей не хотелось их показывать. Леся приходила к Сантосам также и после уроков и просиживала целыми часами. Закатав рукава, она помогала Руте по дому, и здесь уже так привыкли к этой доброй, скромной девушке, что, когда она не могла прийти, с тревогой допытывались, все ли у нее благополучно. Родные с нетерпением ждали возвращения Шмулика, тогда бы сразу начали строить молодым новый дом.
За это время Леся особенно подружилась с Рутой и уже не могла обойтись без нее. Они почти не расставались, дружески делились своими горестями и радостями. В свободное время Леся прибегала в звено подружки, помогала обрабатывать лозы. Девчата и женщины посмеивались — не время ли Лесе бросать своих учеников и перебраться в звено Руты? Предлагали выделить участок, будут записывать ей трудодни, как всем.
Рута внимательно присматривалась к Лесе. С того дня, как брат уехал, она очень изменилась. Рута не могла понять, что произошло с подружкой. Она совсем не такая, какой была перед отъездом брата. Рута и не подозревала, что Леся так любит его, так много думает о нем.
Леся не переставала говорить о Шмулике, и когда Почтовая Рейзл приносила ей новое письмо, она, прыгая от радости, обнимала и целовала почтальона.
Письма она получала хорошие, длинные, и когда читала, то вся сияла от радости, и лицо ее озарялось счастьем.
Не без зависти смотрела на нее Рута. Ее и родителей Шмулик не часто баловал письмами. К тому же они были короткими и скупыми на слова.