— Знать бы, когда они наступят, — прошептала я.
Он молча покачал головой, но я поняла: он думал о Елизавете и о начале ее правления. И если уж Уилл Соммерс с надеждой думал о Елизавете, значит, королева Мария лишилась любви человека, который был ей настоящим другом.
Я считала дни до приезда Дэниела. Прежде чем отправиться в Гринвич, я нашла судно, которое шло в Кале, и отдала капитану письмо. Бродя по саду, я вслух рассуждала, сколько времени понадобится Дэниелу, чтобы приехать в Лондон.
— Допустим, за день корабль доберется до Кале. Еще день уйдет, чтобы разыскать дом, где живет Дэниел. Хорошо, если он все правильно поймет и соберется без проволочек. Накинем еще день на сборы и разные дела, которые ему нужно завершить до отъезда… Все равно получается, через неделю он должен быть здесь.
Я решила: если в течение семи дней Дэниел не появится и не пришлет мне объяснительное письмо, я приду в наш дом, соберу наиболее ценные отцовские книги в самый большой сундук, какой сумею раздобыть, и отправлюсь в Кале самостоятельно.
А пока я должна терпеливо ждать. И я ждала. Я исправно посещала мессу вместе с королевой и ее фрейлинами. После обеда я читала Марии Библию на испанском языке и молилась с нею перед отходом ко сну. Я видела, что несчастья последних месяцев произвели в ней необратимую перемену. Отныне страдание стало смыслом и целью ее жизни. Я еще не видела человека, который был бы так глубоко погружен в отчаяние и не желал оттуда выбираться. Состояние Марии было даже хуже, чем смерть; она тосковала по смерти и постоянно отрицала все проявления жизни. Ее дни превратились в нескончаемые сумерки. Ничто не могло их разогнать, и потому я, как и все остальные, ничего не говорила и ничего не делала, чтобы вывести королеву из этого нескончаемого самоистязания.
Как-то утром, когда мы возвращались после мессы, я шла в хвосте процессии. Ко мне подошла одна из молоденьких фрейлин, недавно попавших ко двору. Девушка шла со мною рядом, видимо, желая мне что-то рассказать. Но я смотрела не на нее, а на королеву. Мария шла медленно, опустив голову и ссутулив плечи, словно горе было ее постоянной ношей.
— Ты слышала? Ты слышала? — шепотом спросила меня новая фрейлина, когда мы остановились, чтобы свернуть в королевскую приемную.
Галерея была буквально забита просителями. Все они надеялись, что королева смилостивится над их родными, обвиненными в ереси.
— Что я должна была слышать? — спросила я.
Фрейлина не успела ответить, поскольку в мой рукав вцепилась пожилая женщина, пытавшаяся оттащить меня в сторону.
— Леди, позвольте мне пройти, — сказала я. — Я не в силах что-либо сделать для вас.
— Не для меня, — со слезами в голосе возразила она. — Для сына. Для моего мальчика.
Вопреки себе я все-таки остановилась.
— У меня припасены деньги, — продолжала старуха. — Он мог бы уехать за границу, если бы королева проявила милосердие и отправила его в ссылку.
— Вы просите королеву о ссылке для вашего сына?
— Да, потому что сейчас он у епископа Боннера.
Этого мне было достаточно. Я рванулась от нее, как от зачумленной.
— Простите, я вам ничем не могу помочь.
— Похлопочи перед королевой за него. Ну, что тебе стоит? Его имя Джозеф Вудс.
— Леди, если бы я рискнула просить за вашего сына, то оказалась бы там же, где и он, — сказала я. — Для вас рискованно даже говорить со мной об этом. Возвращайтесь домой и молитесь за его душу.
Она посмотрела на меня, как на злодейку.
— И ты советуешь матери молиться за душу сына, который ни в чем не виноват?
— Да, — промямлила я.
— Так ты хочешь узнать новость? — нетерпеливо спросила меня фрейлина.
— Конечно, — сказала я, поспешив отвернуться от искаженного болью лица старухи.
Я могла бы ей дать совет: взять деньги, скопленные для отъезда сына, купить мешочек пороха и повесить ему на шею, чтобы он не страдал на костре долгие часы, а взорвался бы сразу, как палачи разожгут пламя. Это не было порождением моей обезумевшей фантазии. Я знала о таких случаях.
— Принцессу Елизавету обвиняют в государственной измене! — прошептала мне фрейлина, радуясь, как ребенок, что есть кому выболтать новость. — Арестовали всех ее слуг и служанок. Сейчас обыскивают ее лондонский дом и что-то там ищут.
От скопления народа в приемной было душно, но я мигом промерзла до костей.
— Елизавету? В какой еще измене? — спросила я, разыгрывая дурочку.