— Не хочу, чтобы ты возвращалась ко двору в качестве моей соперницы.
— Я и так твоя соперница, с самого рождения, — сказала Анна просто. — А ты моя. Мы же сестры.
Она все исполнила блестяще, никто ничего не заподозрил. Играла с королем в карты, да так хорошо, что теряла не больше одного-двух очков. Она пела песни его сочинения, предпочитая их песням всех остальных. Поощряла сэра Томаса Уайетта и еще десяток мужчин тесниться вокруг нее, пусть король привыкнет считать Анну самой соблазнительной женщиной при дворе. Куда бы она ни шла, вокруг нее не смолкали смех, болтовня и музыка — а ведь двор всегда жаждал развлечений. Долгими зимними вечерами главная обязанность придворных — не давать королю скучать, и в этом с Анной не мог сравниться никто. Только Анна могла весь день напролет оставаться обворожительной, привлекательной, очаровательной — и совершенно естественной.
Генрих садился рядом со мной и Анной, называл себя чертополохом меж двух прекрасных роз, сорняком меж спелых пшеничных колосьев. Обняв меня за талию, любовался ее танцем и заглядывал в ноты у меня на коленях, когда она пела. Он ставил на меня, если я играла против нее. Внимательно наблюдал, как она перекладывает лучшие куски мяса из своей тарелки в мою. Анна вела себя как нежнейшая сестра, невозможно быть заботливее и внимательнее.
— Ты низкая тварь, — заявила я однажды вечером. Анна, сидя перед зеркалом, расчесала волосы и теперь заплетала толстую косу.
— Знаю. — Она продолжала самодовольно рассматривать свое отражение, но тут раздался стук, и Георг сунул голову в дверь:
— Можно?
— Входи, — отозвалась Анна, — только дверь закрой, в коридоре сквозняк.
Брат послушно закрыл дверь и наклонил кувшин вина в нашу сторону.
— Кто-нибудь выпьет со мной? Миледи Плодоношение или Миледи Весна?
— Я думала, вы с сэром Томасом отправились по бабам, — заметила Анна. — Он говорил, что собирается кутнуть сегодня.
— Король задержал меня. Хотел поговорить о тебе.
— Обо мне? — Анна вдруг насторожилась.
— Хотел знать, как ты отнесешься к приглашению.
Сама не сознавая, что делаю, я вцепилась ногтями в алый шелк простыни.
— Что за приглашение?
— В постель.
— И что ты ответил? — торопила Анна.
— Как приказано. Ты — девственница и гордость семьи. О постели до свадьбы и речи быть не может. Ни с кем на свете.
— А он?
— Ох.
— И это все? — Я требовала ответа. — Просто сказал: «Ох»?
— Да. И отправился вниз по реке к шлюхам, вслед за лодкой сэра Томаса. Ты обратила его в бегство, Анна.
Она приподняла край ночной сорочки и улеглась в постель. Георг взглядом знатока окинул ее обнаженные ноги:
— Очень мило смотришься.
— Не сомневаюсь, — ответила она самодовольно.
Я отправилась в родильный покой в середине января, и мне не полагалось знать, что происходит снаружи, пока я заперта в темноте и тишине. Говорили — был турнир и Генрих носил под плащом залог, который дала ему не я. Девиз на щите «Провозглашаю — не смею» озадачил добрую половину придворных, полагавших, это дань восхищения мне. Странно только — мне не увидеть ни турнира, ни девиза, запертой в полумраке родильного покоя, где нет ни придворных, ни музыкантов, и только толпа старух, потягивающих эль, ждет своего — а на самом деле моего — часа.
Некоторые полагали — моя звезда высоко взошла и девиз означает, что недалеко и до признания сына и наследника. Лишь очень немногие догадались перевести взгляд с короля, сражающегося под двусмысленным обещанием, начертанным на щите, на мою сестрицу — сидит себе подле королевы, глаз не сводит со всадников, на губах легчайшая улыбка, в повороте головы едва заметный вызов.
Она зашла ко мне вечером и сразу же начала жаловаться на духоту и темноту в комнате.
— Сама знаю, — коротко ответила я. — Говорят, так надо.