Я хочу, чтобы голос мой прозвучал приветливо, но он холоден. Между мною и Бесс все теперь звучит не так.
– Чего ты хочешь?
– Ничего! – неловко отвечает она. – Только поговорить.
Я поднимаю голову от бумаг, которые просматривал. Управляющий настоял, чтобы я на них взглянул. Это длинные списки долгов, деньги, которые мы заняли, чтобы содержать королеву, и выплатить их нужно будет на будущий год. Я не знаю, как я их заплачу; разве что продав землю. Я прикрываю их листом бумаги, чтобы их не видела Бесс, нет смысла и ее еще волновать, и медленно поднимаюсь.
– Я не хотела тебя беспокоить, – извиняется она.
Мы все время друг перед другом извиняемся в последнее время. Ходим на цыпочках, словно в доме кто-то умер. Наше счастье умерло, и в этом тоже виноват я.
– Ты меня не беспокоишь, – отвечаю я. – Что у тебя?
– Хочу сказать, что мне очень жаль, но мы не сможет открыть в это Рождество дом, – поспешно произносит она. – Мы не сможем накормить всех арендаторов и их семьи, и всех слуг не накормим. Не в этом году.
– Денег нет?
Она кивает.
– Денег нет.
Я пытаюсь рассмеяться, но получается плохо.
– Да сколько там оно может стоить? Наверняка в сокровищнице у нас хватит и денег, и тарелок, чтобы выставить обед и эль нашим людям?
– Уже много месяцев не хватает.
– Занимать, думаю, ты уже пробовала?
– Я заняла все, что могла, в округе. Я уже заложила землю. По полной стоимости ее больше не берут, начинают сомневаться, что мы расплатимся. Если положение не улучшится, нам придется отправиться к лондонским ювелирам и предложить им тарелки.
Я морщусь.
– Только не имущество моей семьи, – возражаю я, думая, как тарелки с моим гербом расплавят как лом.
Я думаю о ювелирах, взвешивающих серебряные столовые приборы, видящих мой герб и смеющихся над тем, что я до такого дошел.
– Нет, конечно, нет. Сперва продадим мои вещи, – ровным голосом отвечает она.
– Прости, – говорю я. – Тебе лучше сказать управляющему, чтобы передал арендаторам, что в этом году на обед они прийти не смогут. Может быть, на будущий год.
– Все поймут почему, – предупреждает она. – Поймут, что мы концы с концами не сводим.
– Думаю, все уже знают, – сухо отзываюсь я. – Я ведь пишу королеве раз в месяц и прошу выплатить мне долг, а письма ей читают при всех. Весь двор знает. Весь Лондон. Все знают, что мы на грани разорения. Никто не даст нам кредита.
Она кивает.
– Я все улажу, – серьезно говорю я. – Если тебе придется продать свою посуду, я тебе все верну. Я отыщу способ, Бесс. Ты не будешь в проигрыше из-за того, что вышла за меня.
Она склоняет голову и прикусывает губу, чтобы не высказать упрек, который вертится у нее на языке. Я знаю, она уже в проигрыше из-за того, что за меня вышла. Она думает о своих мужьях, которые тщательно собирали для нее состояние. О мужчинах, над которыми я смеялся как над выскочками без рода и племени. Она выиграла, выйдя за них, они заработали состояние. А я его промотал. Я потерял ее состояние. Теперь, думаю, я потерял и свою гордость.
– Ты поедешь в Лондон? – спрашивает она.
– Суд над Норфолком отложили, пока не пройдет Рождество, – отвечаю я. – Хотя сомневаюсь, что при дворе будет так уж весело, с таким-то призраком на пирах. Мне придется вести этот суд. Тогда и нужно будет отправиться в Лондон, после двенадцатой ночи, и когда я увижусь с Ее Величеством, я вновь поговорю о ее долге нам.
– Может, заплатит.
– Возможно.