пряжения" (там же, с. 221).
Упорный антипсихологизм теоретиков театрального постмо
дернизма заставляет их искать окольные пути объяснения воздей
ствия эмоциональной напряженности актеров на зрительный зал и
иногда приводит к несколько наивному теоретическому натура
лизму. К тому же, что особенно характерно для феминистских
теоретиков, на изложение концепций, как правило, накладывается
повышенная эмоциональность личностного отношения.
С теоретической точки зрения возникает любопытная про
блема: проблема сознательной концептуальной субъективности,
очень часто граничащей с невольным кокетством собственным
мнением. Этому немало способствует и глубоко укоренившийся
игровой принцип в научном рассмотрении любого вопроса. В на
ше время чуть ли не каждый исследователь в царстве вакхиче
ского, или, лучше сказать, дионисийского постмодернизма просто
в обязательном порядке примеряет на себя карнавальный костюм
"человека играющего" Хейзинги, создавая себе модный имидж
theoreticus ludens.
В этом плане рассуждения практиков театра, в том числе и
постмодернистского, выглядят куда взвешеннее и обоснованнее.
Как писала Ариана Мнушкина, "я склоняюсь к мысли, что це
лью текстового анализа является попытка все объяснить. В то
время как роль актера и режиссера, дистанцирующих себя от по
следних тенденций, совсем не в том, чтобы объяснять текст. Их
роль, конечно, в том, чтобы прояснить, истолковать, а не сделать
все еще более неясным. Но что-то нужно оставить зрителю, что
бы он открыл это сам. Это волны, резонансы: актер ударяет в
гонг или роняет камень в воду, но не желает предопределять за
ранее характер волн, возникших от этого, зафиксировать их так,
чтобы любой мог сосчитать точное число кругов, расходящихся