— Конечно. Я замерзла.
— Извини, придется подождать.
— Подождать? Чего?
— Солнца.
— Я не могу ждать! Мне холодно!
В голосе еще звучала злость, однако слова она произносила нечетко, заплетающимся языком. Щеки распухли от побоев, нижняя губа треснула. Глядя на покрытое гусиной кожей тело, Сатакэ вспомнил, что собирался срезать пупырышки ножом. Но нет, сейчас еще рано. Это можно приберечь к концу.
Сатакэ представил, как входит в нее тонкое, острое лезвие. Доставит ли ему это такое же удовольствие? То, что произошло с ним тогда, определило всю последующую жизнь, и сейчас он жаждал повторения.
Он достал из сумки нож в черных кожаных ножнах и положил на пол.
Солнечный свет наконец добрался до Масако. Едва ощутив его, она расслабилась, успокоилась, и ее бледная, с синеватым оттенком кожа начала обретать прежний, естественный цвет, как будто оттаивала. Сатакэ поднялся и подошел ближе.
— Ты ведь работала за такой вот штукой? — Масако непонимающе уставилась на него. — Работала?
Он сжал ее подбородок.
— Тебе-то какое дело?
Масако еще не согрелась и стучала зубами, но чувства ее определенно не остыли.
— Работала и не думала, что сама попадешь на эту платформу, что будешь лежать на ней, привязанная, а? — Она попыталась отвернуться. — Расскажи, как ты резала тело. Так? — Он провел пальцем от горла до низа живота, пока не уперся в лобковую кость. От пальца на коже остался бледно-сиреневый след. — И как тебе пришло в голову порубить его на части? Что ты чувствовала, когда делала это?
— Хочешь знать? Почему?
— Потому что ты такая же, как я. Ты зашла слишком далеко.
Она посмотрела ему в глаза.
— А что случилось с тобой?
— Раздвинь ноги, — не отвечая на вопрос, приказал Сатакэ.
Она сжалась, а когда он наклонился, чтобы просунуть руку, ударила коленом в лицо. Он повторил попытку, находя удовольствие в том, что в ней еще осталось желание бороться. Зимнее солнце играло на ее лице, и Сатакэ видел крепко сжатые зубы и опущенные, будто ставни, веки.
— Смотри на меня.
Он оттянул одно веко пальцем.
— Нет.
— Тогда я выколю тебе глаза.
— И мне не придется на тебя смотреть.
Он убрал руку. Веки приподнялись, открывая горящие ненавистью черные глаза.
— Вот так. Ты должна ненавидеть меня еще сильнее.
— Почему? — серьезно, без злобы спросила она.
— Ты ведь меня ненавидишь, верно? Так же как и я ненавижу тебя.
— Но почему?