— А где жить хочешь? — любопытствовал старик.
— Мне все равно.
— Ведь ты ж кровинка человекова, неужель людской мечты нет?
— Отчего ж, есть, конечно. Дай чифирку для кайфа. Чтоб забыться от человеческого…
Берендей выгреб Харю из шалаша вместе с обоссанной травой. Свернув ноги к рукам, бил Федьку по заднице так, что у Хари голова готова была отгнившей тыквой отвалиться.
— Сучья блевотина! Блядское семя! Козел вонючий, — орал Берендей.
Холод тому причиной или время кайфа прошло, — Харя не сопротивлялся.
Старые чифиристы после балдежа всегда впадают в апатию, на долгое время теряют аппетит, сон, желание к жизни, движению. Может, от того, что реальная жизнь кажется им куда скучнее и обесцененной кайфа.
Берендей бил Федьку, не жалея, как старую куклу. И не сразу смекнул, что Харя не двигает ни руками, ни ногами.
Принеся его за шиворот домой, кинул на койку с размаху. Харя не охнул. Так и продолжал лежать скомканной тряпкой.
— Чего дрыхнешь, придурок? А ну, разуйся, стерва!
Федька не двигался.
Берендей дернул за руку и отскочил в ужасе. Федька был бледный и холодный, как покойник.
— Иль пришил ненароком? — выпучив глаза, затаил дыхание поселенец и позвал тихо — Федька, Федь, не дури.
Харя и не пошевелился.
— Мать твоя дура пьяная, неужель гробанул? Да как же это так? — тряс фартовый Харю, звал, умолял, грозил и ругался одновременно.
Но ни звука, вздоха, движения в ответ не последовало.
— Да ты что, озверел? А как же я один останусь? Ты обо мне хоть вспомнил, дурья башка?
Харя лежал неподвижно. Берендей вытряхнул его из одежонки. Прислонился ухом к груди.
— Ни хрена не колотится! Разве это может быть? Чтоб до свободы не дожить? Как же так?
Фартовый принялся растирать Харю полотенцем. Потом закутал его в ватное одеяло. Растопив печь, насыпал соль в сковородку. Нагрев, засыпал в майку, связав снизу и сверху, положил Харе на грудь. Поставил на печку чайник.
От страха иль неожиданности у фартового душа тряслась.
— Федь, а Федь, очнись. Ну, хочешь, я сам тебе чифирку заделаю. Ну на хрен тебе сдыхать? Хочешь, я тут останусь с тобой. И в бега не пойду. Не веришь? И чтоб мне свободы не видать! Ну трёхни хоть что-нибудь, Харя гнусная. Ведь не должен ты от одной-то пачки копыта откинуть, стервец. Ты их за свою жизнь столько выжрал, малине на год хватило бы взахлеб.
Берендей теребил Федьку. Но тот лежал тихий, недвижный.
Фартовый удрученно сел к печке, обхватив голову руками. Харя… Как пережить это новое, неожиданное потрясение? Ведь он так привык к тому, что Федька всегда рядом, под рукой, как рубаха. И вдруг его не станет.
— Да нет! Не фрайер же он! Зэк был путевый, свой паек, положняк, отдавал фартовому… Федь, а хочешь, я тебя в малину возьму. К себе. Кентом. Ты не ссы, я тебя от мусоров сберегу. Жить станешь на большой. Без понта, впустую не ботаю…
Харя молчал. Но Берендею показалось, что у Федьки дернулось веко.
— Федор, очнись, кончай ваньку валять. Как кента, прошу! — взмолился Берендей.
Наклонившись к Харе, увидел, что глаза его едва приоткрылись.
Берендей перенес Федьку к печке, положил на лавку.