Читать книгу «Фартовые» онлайн.
Вот и теперь дрожат его плечи. От слез или боли? Нелегко простить предательство того, с кем делишь все поровну. Ведь ничем не обидел. Ан у волка своя стая. К ней весь век тянуть будет. Может, и не стоило спасать? Нет-нет. Сильный слаб минутно. Пройдет и у него тоска по кентам. Пройдет… А если нет? Федька заварил чифир, сделал глоток, другой.
«А черт с ним, Берендеем!» Кружились в хороводе березы, а может, и не березы? Откуда ж у них глаза, девичьи улыбки? Танцевали девчонки. Косы русые ниже пояса. Глаза озер голубее. Затянули песню. О чем? Ох, как хороша и прозрачна их песня! Ее когда-то у колыбели пела мать.
Вот одна подошла к Федьке, взяла его за руку бережно, нежно и сказала голосом Берендея:
— Харя, пошли домой.
Федька выдернул свою руку у девчонки и рявкнул:
— Пришибу, паскуда!
Берендей сгреб в охапку трясущегося Харю, понес в будку. Там уложил его на кровать, предварительно разув. Укрыл одеялом с головой. Знал, пару часов Харю не стоит беспокоить.
Федька блаженно улыбался. Перед глазами его плыли приятные видения, далекие от Заброшенок, будки, Берендея.
А фартовый тем временем взялся за пристройку к будке. Для нее он заблаговременно оставил место, приволок напиленные накануне с Харей бревна. Вкопав их в ямы, утрамбовал землю. Начал выкладывать стены. Бревно к бревну. Равные по размеру и породе.
Трехстенок с каждым днем незаметно подрастал.
И хотя, намаявшись с рыбой, усталые поселенцы еле волочили ноги, о пристройке не забывали.
К первым заморозкам вывели ее под крышу. А к первому снегу навесили окна й двери.
Трофимыч не прислал плотников, сославшись на их занятость. Но привез вдоволь гвоздей и стекла.
Мужики вручную пилили доски на пол и потолок. А когда Харя проконопатил стены, соорудил из железной бочки печку,
пристройка показалась просторнее и уютней будки. И Берендей предложил Харе зимовать в трехстенке.
Федька, большой выдумщик, подолгу смотрел на стены пристройки. Уж очень неприглядными казались они ему. И хотя не пропускали ни ветерка, глаз не радовали.
Над своей кроватью Берендей повесил оленью шкуру. Федька — одеяло.
Трехстенок был вдвое просторнее будки. Но от этого не стало веселее в жилище поселенцев.
Харя, приходя с работы, ставил в банку букет желтых листьев. Долго смотрел на него, думая о своем.
Вот и к нему приходит осень жизни. В висках все отчетливее проступает седина. Лоб прорезали глубокие морщины — следы раздумий, горя.
Странно, как незаметно подкралась эта пора! Выхватила Харю из детства за тонкие лямки коротких, латаных порток. Она даже не позволила взглянуть на юность и задержаться в ней.
Юность… Плачем кукушки затерялась, высохла росой на траве. Да и что это такое — юность? Говорят, пора влюбленности. Харя грустно хмыкнул. Горькая боль полынным осадком бередила душу.
«За что судьбина такая паскудная? Ни одного светлого дня не подарила. Подыхать стану — вспомнить и пожалеть не о чем. Может, кончина и станет радостью мне от всех мытарств и мук?»— думал Федька.
В последнее время ему все чаще стали сниться голые бабы. Грудастые, с жирными, как у свиней, задами. Они паскудно крутили ими, зазывали Харю к себе. Федька смотрел на них во все глаза. Он никогда в жизни не видел живую голую бабу. И подсмотреть было негде. Разве только на картинках у зэков. На которые долго глазеть не давали. За смотрины требовали по три, а то и но пять пачек чая. А если с собой на нары, чтоб мужичью похоть согнать, — тогда всю посылку требовали. Дешевле было глотнуть чифира и забыться в кайфе. Своем, не выпрошенном, не купленном.
Но бабы во сне звали Харю все настойчивее. Федька порой даже просыпался во сне.
«Верно, это от того, что жратвы у нас от пуза имеется. От баланды, небось, вообще никаких снов не было», — думал Харя.
Но после,>этих снов весь день ходил мужик злой, хмурый, словно потерял что-то.
Берендей о бабах никогда не говорил вслух. Не вспоминал, не тосковал. Словно они не существовали, — так казалось Харе. Но он ошибался. Если бы умел заглянуть в мысли, вот где удивился бы! Но не дано было такое Федьке. И ставя на стол огненно-рыжий букет, Харя по-детски наивно ждал для себя какого-то чуда.
— Чего голову повесил, как старый мерин? Иль опять тебя червяк кайфа точит? — спрашивал Берендей.
— Мой кайф никому не в обузу, — бурчал Харя.