В кабинете, куда вошла Оглобля на другой день, был лишь один человек. Увидев вошедшую, он встал, подошел к ней, поздоровался и предложил присесть.
У Тоськи подкашивались ноги. Она отродясь не была в прокуратуре. И боялась ее больше, чем самого пахана. У нее даже и горле пересохло, а потому не расслышала ни имени, ни фамилии следователя.
От того не укрылось состояние бабы. И он заговорил на самые обыденные, житейские темы:
— Наладился ли желудок после операции?
— Да нет покуда, — робела Тоська.
— По ночам боль есть еще?
— Бывает, когда соленого поешь. Я рыбу уважаю. Но теперь уж почти не ем.
— Нам, сахалинцам, без рыбы плохо. Это верно. Я когда рыбу не поем — голодный из-за стола выхожу, — говорил человек. И Тоська постепенно оттаивала.
— Врачи все запрещают. Рыбу нельзя, черемшу нельзя, острое, соленое, кислое, крепкое — все забыть велели, — жаловалась Тоська.
— А раз вам хочется, надо есть понемногу. Ведь это организм просит. Откажи — неизвестно, как накажет за то, что с ним не считаются.
— Вы так думаете? — обрадовалась Оглобля.
— Уверен в том.
— Значит, завтра я корейской капусты-чимчи поем.
— Только немного для начала, хорошо? — будто попросил об одолжении хозяин кабинета.
Так мило и вежливо, так заботливо не говорил с Тоськой пи один мужик на свете. А этот — не чета фартовым — грамотный, культурный, значит. Вон на столе какая кипа бумаг, все перечитал, небось.
«Надо было мне хоть губы накрасить, когда шла сюда. А то вырядилась под старую плесень. Вот и спрашивает про болезни. О чем еще со старухой судачить?» — думала Оглобля.
— Как вам новая квартира? Нравится? Все в ней исправно — вода, газ?
— Да все слава Богу. И тепло, и чисто. Теперь вот только жизнь в ней и увидела, — созналась баба.
— Никто вас не беспокоит? — спросил следователь как бы между прочим.
— Да кому мы нужны? Оленька все время на работе, я — дома.
— Оленька? А кто такая?
Баба рассказала о девушке все.
— Тося, скажите, ваши прежние знакомые навещают вас? — уже настойчивее интересовался следователь.
— Это кто — прежние? — насторожилась, собравшись в комок, баба.
— Те, кого вы знаете хорошо. Я имею в виду фартовых. Да и чему вы, собственно, удивились? Если я знаю об операции, новой квартире, почему я не могу знать о фартовых? К слову, это они довели вас до операции, они — виновники всех ваших неудач. Кто из них и сегодня беспокоит вас?
— Теперь уж никто. Отошла я от них, еще живя на Шанхае. Стара стала. Нынче я — никому и мне — никто не нужны, — отмахнулась Оглобля.
— Да я не об интимном. Такое никого не интересует. Я в отношении вашего покоя. Ведь вот выиграли вы машину, не требовал пахан с вас навар?
— Я б ему дала! Держи в оба! Это мое! Без балды. Я не украла! Я — выиграла! С чего ради в общак отдала бы свое? — взъерепенилась баба, раскалилась добела.
— А ведь могут потребовать. Даже отнять, не исключено, попытаются. В «малинах» нынче общак тает. Пахан вам говорил об этом? — спросил следователь.
— Ас чего он мне докладывать станет? Я была клевой, но не фартовой. Мне много знать не полагалось.